Циглер задумалась и пристально посмотрела на Габриэлу.
– Как на ваш взгляд, может речь идти о личности, которая… ненавидит мужчин? – медленно сказала она, не сводя глаз с психиатра.
Сервас насторожился, следя за ее реакцией и вспомнив «беднягу Дюверне».
– Вы имеете в виду женщину, вы считаете, что именно женщина и есть та самая личность? Так, капитан? – сказала Габриэла, немного помолчав, и глаза ее заблестели сильнее. – Я не вижу, каким образом женщина смогла бы сотворить то, что сотворил этот монстр…
– Разве что их было двое, – рискнула Ирен.
Наступило молчание.
– Мужчина и женщина… да… я, кажется, понимаю… – осторожно отозвалась Габриэла.
Сервас вспомнил заключение судмедэксперта после убийства Тимотэ Хозье, когда Фатия Джеллали заявила, что два удара по затылку были нанесены в разные места черепа: один выше, другой ниже. Следовательно, нападавших было двое: один высокий, другой низенький. Такова была ее гипотеза, которую напомнила сейчас Циглер. Фатия Джеллали признала эту гипотезу предварительной: других тогда еще просто не было. И тут Сервасу в голову пришла мысль, которая ему ой как не понравилась: а что, если их было не двое, а больше? Габриэла первая прервала молчание:
– Тогда начните вот отсюда. Помимо моих записей, вы сможете увидеть все сеансы: они записывались на жесткий диск. Можете воспользоваться моим компьютером. А я пойду, приму душ. И не стесняйтесь, если у вас возникнут вопросы: я буду рядом, и пациентов у меня до вечера нет. Я так же, как и вы, надеюсь, что тот, кто сотворил все эти ужасы, будет арестован.
«Что-то очень быстро она вдруг стала сотрудничать, – подумал Сервас. – Может, ей снова удалось всеми манипулировать? Возможно. У Габриэлы Драгоман чувство собственного превосходства, помноженное на уверенность в том, что она всегда права, не выносило никаких отказов».
Уже потом, когда она выходила из комнаты, его поразило совершенно новое выражение ее лица со сжатыми зубами: страх. Она тоже была напугана, как и все (или почти все) в этой долине.
45
ГАБРИЭЛА. И что дальше?
ТИМОТЭ. Дальше мой отец, эта сволочь. Мне снится, как я застаю его, когда он спит, и втыкаю в него нож, втыкаю, пока он не проснется и не вытаращит глаза со страху. А я сижу у него на коленках и стараюсь наносить удары в грудь и в гениталии. И я вижу, как входит и выходит блестящее лезвие, как оно, как бумагу, режет кожу, как входит по рукоять и выходит, красное от крови. А отец мочится кровью, просто фонтаном, бьется в кровати, как карп, и орет благим матом… все простыни в крови, подушки в крови, кровь у него течет по шее, течет по моим рукам, повсюду…
ГАБРИЭЛА. Откуда такая злость, Тимотэ?
ТИМОТЭ. Думаю, это из-за того, что он проделывал с женщинами…
ГАБРИЭЛА. С какими женщинами?
ТИМОТЭ. Да со всеми, с кем пересекался. Он ненавидит женщин.
ГАБРИЭЛА. Но он же гинеколог, правда?
ТИМОТЭ. Правда. Если бы люди узнали, что он думает о женщинах, он растерял бы всю клиентуру… Не говоря уже о том, что он проделывает с некоторыми из них.
ГАБРИЭЛА. Уточните, пожалуйста…
ТИМОТЭ. Он делает аборты совсем юным девочкам, которых содержит одна из восточных мафий… а в благодарность мафия время от времени подкидывает этой старой свинье одну из девочек…
ГАБРИЭЛА. Откуда вам все это известно, Тимотэ?
ТИМОТЭ. Известно, и все.
ГАБРИЭЛА. А ваши фантазии, Тимотэ? Расскажите мне о своих фантазиях…
ТИМОТЭ. Мне нравится все религиозное.
ГАБРИЭЛА. Религиозное?
ТИМОТЭ. Да. Статуи в церкви, свечи, сцены распятия, снятия с креста, портреты мадонн, запах ладана, монашенки, монахи… Я могу ответить на любой вопрос о религиозной живописи: о Пьеро делла Франческа, Джотто, Мазаччо, Лоренцетти, Тинторетто, об Эль Греко и Рембрандте… Все религиозное меня возбуждает.
ГАБРИЭЛА. Возбуждает сексуально?
ТИМОТЭ. А о чем, по-вашему, говорят все религиозные произведения?
ГАБРИЭЛА. Предположим… Что еще?
– Мне снится, что я стою на просторной площади перед очень высокой и очень массивной квадратной башней, которая почти достает до неба. Наверх возит всего один лифт с металлическими дверями… а на площади огромная толпа людей. Их тысячи и тысячи… И я тоже в толпе, вместе с моими братьями-монахами. Я жду, когда лифт спустится вниз.
Это голос аббата.
– Когда двери кабины открываются, толпа напирает, чтобы войти в лифт. Меня толкают, теснят, но я не вижу рядом с собой моих братьев. Тогда я оборачиваюсь и ищу их глазами в толпе, которая все напирает и напирает, и не вижу. В конце концов лифт уезжает без меня. Хотя кабина и большая, она вмещает только малую часть толпы, а толпа все разрастается…
ГАБРИЭЛА. И что происходит потом?
АББАТ. Я ищу братьев повсюду и нахожу их на другом конце площади. И они говорят мне: «Войти не получится, это невозможно». Я осматриваюсь: людей становится все больше, и каждый раз лифт забирает только малую часть толпы.
ГАБРИЭЛА. Отец мой, символы очень ясны: совесть ваша чиста, и я полагаю, что лифт – это тот, кто провожает в рай. И вы, и ваши братья надеетесь подняться в рай, но вы остаетесь внизу. А эта толпа – толпа умерших. Одно из важнейших понятий, введенных Юнгом
[54], – понятие архетипов, ментальных структур коллективного бессознательного, которые лежат в основе нашего сознания. Imago Dei, образ Бога – один из них. Точно так же, как и образ подъема на небеса… Эти архетипы присутствуют в каждом из нас, в нашей базовой ментальной архитектуре.
На полках стояли еще картонки, на которых вместо фамилий были обозначены только имена. Люка. Энцо. Хлоя. Осеан. Бенжамен. Циглер вытащила одну из них, перебрала папки с материалами и подошла к компьютеру. На одной из папок значилось: Валентен, 15 лет, внутри лежал CD.
ГАБРИЭЛА. Ты хорошо себя чувствуешь, Валентен, мы можем начать?
ВАЛЕНТЕН. Да.
ГАБРИЭЛА. Расскажи мне об отце.
ВАЛЕНТЕН. Этот полукровка, сын уличной девки. Он опять побил маму.
ГАБРИЭЛА. И как ты отреагировал?
Молчание.
ГАБРИЭЛА. Как ты отреагировал, Валентен?
ВАЛЕНТЕН. Я ничего не сказал…
ГАБРИЭЛА. Ты испугался?
Молчание.
Ирен и Сервас открыли следующую папку: «Бенжамен, 15 лет». Прежде чем поставить диск, они пролистали папку и прочли заключение.
