– Баба Вера, я вас сейчас зарежу, потом утоплю, а только потом сожгу. Перестаньте делать мне нервы! – кричала Анжела, интонируя, почти как тетя Марина.
– Анжела, зачем ты меня в землю хочешь? Ты ко мне придешь? Нет. Мой сын ко мне придет? Нет. Он к тебе не приходит после того, как со Светкой спутался. Ты думаешь, он про меня вспомнит? Остальные все на том свете. Зачем мне могила? Чтобы я там одна лежала и смотрела, как про меня все забыли? Ты будешь цветы сажать и ограду мыть? Я тебя умоляю. Тебе есть чем заняться. Мой сын или его Светка на родительский день ограду покрасят? Да я сама скорее из гроба встану и все покрашу. Эта Светка его еще та засранка. Намарафетится, прическу сделает, а в доме вечный срач. Анжела, сожги меня! Зачем ты меня так не любишь?
– Я приду на вашу могилу. Намарафетюсь и приду. И Светку за волосы притащу, – отвечала Анжела.
– Один раз придешь, ну два. А потом? Выйдешь замуж. Что ты скажешь своему мужу? Поеду на могилу бывшей свекрови? У тебя в новой семье новые покойники появятся. Зачем тебе старые? Будешь думать, какую оградку вперед красить. Оно тебе надо? Сожги меня! Зачем ты меня так не любишь?
– Баба Вера, давайте вы будете уже здоровы и помолчите! – кричала Анжела. – Санек, ты опять обосрался? Я тебе горшок на голову в следующий раз надену! Снеговиком будешь ходить! Обосранным, как моя жизнь. Ксенька! Помой брата! Я сейчас оторву твою голову и в телевизор засуну! Потом достану, и ты будешь ходить с квадратной головой! Выключи, мать сказала! Иди картоху почисть! Нет, я тебе сначала руки оторву и на место приделаю. Из жопы к плечам приставлю! Как ты белье повесила? Господи, картоха, что моя жизнь. Вся с глазка́ми. Тут выковыриваешь, там выковыриваешь, а жрать в результате нечего. Все в помойное ведро. Отковырки одни. Ксенька, я что сказала? Если ты оглохла, так я тебе кастрюляку на голову надену и половником стукну, вот тогда ты оглохнешь. Или я сейчас себе кастрюляку нацеплю, чтобы от вас всех оглохнуть.
Анжела, которую муж бросил с двумя детьми и свекровью, успевала все – вкусно готовить, орать, таскать тяжелые сумки с продуктами, работать в ателье закройщицей, брать дополнительные заказы на дом, строчить по ночам с пулеметной скоростью на швейной машинке.
– Анжела, я уже проснулась! Дай мне заснуть снова или скажи, шо мне делать? – кричала соседка Катька, разбуженная стрекотом машинки.
– Рукав дострочить надо! – кричала в ответ Анжела, нимало не беспокоясь о том, что криком перебудит детей, свекровь и соседей. А орала она куда громче швейной машинки.
– Если Славик проснется и начнет приставать, я тебя утром пришибу! Опять надрался и руки распускал, – кричала Катька.
– Это он тебя с Люськой перепутал, – хохотала в ответ Анжела.
– А то я сама не знаю, с кем он меня перепутал! Вот спасибо, глаза мне открыла окончательно. Еще поори так, чтобы Люська это услышала, а то она страдает поди по моему Славику. Заодно крикни, чтобы забирала Славика. Я его упакую ей в лучшем виде. В банку, как кильку, закатаю. Или в рассол с помидорами. Слушай, опять пять банок взорвались. Дашь мне свою закрутку? Или чего я не положила? Мне в потолок теперь смотреть? Чего я там не видела? – кричала соседка.
– Да заткнитесь вы обе уже! – отвечала криком другая соседка.
– О, Валька, а ты не спишь, что ли? – радовалась Катька.
Во дворе начинали брехать собаки и орать дурниной коты.
– Уснешь тут с вами. Анжелка, умоляю, хватит. Утром рукав дострочишь, – кричала Валька.
– Валька, твое платье строчу. Сама ж завтра придешь претензии выдвигать! – отвечала Анжела.
– Давай я послезавтра приду, только дай поспать уже. Только закемарила.
– Что, опять у малого зубы режутся? – кричала Катька.
– Да уже динозавр или людоед. Восемь зубов, грудь сожрал.
– Так дай ему мяса! Сколько можно сиську терзать? У тебя что, лишняя есть? Так дай мне. Я твою в свои подоткну, может, Славику понравится, – смеялась окончательно проснувшаяся Катька.
– Сколько надо, столько и буду. Уж лучше дите кормить, чем мужику давать. Я своему сказала – если он только дотронется, так еще одного рожу. Или пришибу на хрен. Присосался тут на днях, я чуть не взвыла. Теперь вообще от меня шарахается.
– Чего так? – ахнула завистливо Катька.
– Того. Я ж соски́ зеленкой намазала ровным слоем. Не знала, что мой вдруг полезет. Так утром смеялась, что обоссалась. Он утром с зеленым ртом встал. Пошел умываться, так перепугался вусмерть. Чуть не обосрался. Я ему сказала, что это точно от его гулянок. Так, мол, первые признаки проявляются. Уж не знаю, говорю, чего подхватил, может трипака, может, чего похуже. Вот и зелень на губах проступила. Все, кранты, считай. Ото рта вниз недолгая дорожка, скоро все и отвалится. Так он уже десять килограммов картохи натащил, мешок муки и лука два ящика загрузил. Извиняется.
– И с кем он?
– Да какая мне разница? Завтра еще морквы натащит, сахару мешок обещал достать и масла сливочного.
– А если узнает, что у него ничего нет?
– Так я марганцовкой в следующий раз обмажусь с ног до головы! Или опплюется, или просрется, – хохотала Валька.
– Девки, а спички лишние есть? – спрашивала Анжела.
– Есть, тебе зачем?
– В глаза вставить, а то закрываются.
– Все, Анжелка, давай сворачивайся. Что ты своим даешь, что они спят как убитые? Дай мне, я тоже посплю.
– На том свете отоспимся, – отвечала Анжела.
Эта присказка была не просто присказкой. Отоспаться, наесться досыта, не вкалывать, как проклятая, и в самом деле можно будет только на том свете. Но никто из женщин даже в мыслях не держал приблизить этот конец. Нельзя. Забот на этом свете по горло. Хотя бы часть успеть разгрести – детей на ноги поставить, стариков достойно похоронить, сына женить, дочь замуж выдать, внуков увидеть да успеть понянчиться. Ну и помельче – картохой запастись, мукой да сахаром затариться впрок.
Каждый день с новыми заботами и событиями откладывал надежду отправиться на тот свет. Соль, лук, морква, свекла. Огурцы, помидоры, ягоды. Яблоки, вишня. Банки, закрутки, засолки. Варенье, компоты. Наливки, настойки. Летом готовились к зиме, зимой ждали весны, чтобы начать «садить» огород, разбивать парники. Нужно было выживать. Остальные эмоции – ревность, любовь, страсть – оказывались не столь сильными, как забота о запасах, выкармливании детей и сохранении дома. Дом подразумевал детей, пожилых родственников, которые требовали ухода, но никак не обязательное наличие мужа. Муж мог жить где угодно, но дети, свекрови, тещи, золовки и прочие тетушки со всех сторон знали – дом там, где женщина. Жизнь там, где женщина и ее дети. И надо держаться их, чтобы выжить. А мужик? Что мужик? Где удобная, мягкая титька, там и мужик. Где борщ – там и мужик. Где жена, которая по ночам строчит, чтобы копейку заработать, туда и мужик вернется. И то, если жена пустит.
