– Как ты меня нашла? – Первое, что спросила родительница, увидев меня на пороге.
Я, не ответив, принялась обустраивать палату. Мама всегда высмеивала это мое качество. Где бы я ни оказалась, начинаю строить дом. Разве что ковер на стену не прибиваю. Но я знаю, как важны бытовые мелочи и привычки. Моя дочь ездила на спортивные сборы с собственной подушкой и постельным бельем. Я клала ей в чемодан плед, под которым она любит лежать на диване, ее любимую настольную лампу и коврик на пол. Из ее комнаты. Чтобы, проснувшись, она привычно вставала на него босыми ногами.
Нет, над ней никто не смеялся, напротив. Девочки попросили мам тоже привезти любимую подушку или одеяло. Вешалки в шкаф. Полотенце или плед. Одна мама даже занавески привезла из дочкиной комнаты, лишь бы та успокоилась.
– Зачем? – возмущалась мама, когда я меняла ей постельное белье, заправляла домашнее одеяло в домашний же пододеяльник и застилала тумбочку салфеткой, которую сшила ее внучка. Эти мелочи важнее всего на свете. Но когда мы собираемся в состоянии стресса или паники, нами движут какие-то странные инстинкты – мы складываем в чемодан то, что не представляет жизненной ценности, без чего легко можно обойтись. Иначе как объяснить тот факт, что мама, уезжая из поселка на Севере, отвозя меня «на большую землю» к бабушке в деревню на Северном Кавказе, взяла с собой ковер, который не помещался в багаж. У нее на вокзале украли сумочку, а на ковер не позарились. Мама даже радовалась – бог с ними, с деньгами, главное, ковер уцелел. Альбом со старыми фотографиями, любимая игрушка ребенка, пижама или ночнушка, папка с детскими рисунками, люстра с круглым абажуром из кухни – только это, как оказывается, имеет значение и представляет ценность, согласно нашему подсознанию, и позволит выжить в новых условиях.
Я знала правила – пакет с продуктами, который выкладывала на полку холодильника, был подписан крупными печатными буквами. Я выставляла на тумбочку посуду. Укладывала шампуни, кремы, расческу в тумбочку. Как раз в тот момент я увидела, что в сумке, которую собрала мама, лежит книга, а сигареты и зажигалка служат закладкой, под книгой – бутылка коньяка.
– Мам, а коньяк зачем? – спросила я.
– Ну кто едет в больницу без коньяка? – удивилась мама.
– А кто едет в больницу без зубной щетки и халата?
– Зато смотри, какая ты у меня хорошая. Вот, я ни о чем тебя не просила, а ты все привезла. Откуда ты только знаешь?
– Оттуда, что меня партизаны в окопах растили и воспитывали. Мам, почему ты мне не позвонила? Скажи честно, хотя бы сейчас.
– Не хотела тебя беспокоить, – вежливо ответила мама и изобразила светскую улыбку.
– Мам, ты совсем уже? Я чуть с ума не сошла, пока тебя разыскивала!
– Странно, я оставляла твой номер телефона. Медсестре отдавала свой телефон. Разве я виновата, что она такая бестолковая и не смогла тебе дозвониться? И вообще его выключила!
– Мама, при всем желании медсестра не смогла бы догадаться по твоему списку абонентов, кто тебе приходится родственником, а кто нет.
Мой муж, любимый, единственный и неповторимый зять моей мамы, записан у нее в телефоне официально – имя, отчество и фамилия. Хотя в обычной жизни мама обращается к нему на «ты» и всегда ласково – Андрюша. Я записана как некая Мария. Не дочь, не «Манечка, любимая доченька», даже не как «Маша, контакт на случай экстренных ситуаций». Некая Мария. Без всяких комментариев.
– Я все-таки молодец! – сообщила мама, разглядывая яблоки, чай, воду, печенье и все, что я успела смести с полок в магазине.
– Это с чего вдруг ты так решила?
– Вот ты какая у меня выросла! Замечательная дочь! – радостно воскликнула мама.
– Мам, ты ужасная мать, раз позволила своей дочери узнать, что именно надо везти в больницу, – ответила я, не подумав.
Мама сделала вид, что обиделась. Соседки по палате тихонько шмыгнули в коридор, хотя им был прописан постельный режим.
– А вафель нет? – спросила мама, разглядывая все, что я выложила на тумбочку. Я в это время смотрела в окно, стараясь сдержать слезы. Ну кто меня тянул за язык? Нашла время вспоминать детские обиды. Я уже готова была миллион раз извиниться, но тут вдруг мама спросила про вафли.
– Ты же не любишь вафли. – Я даже опешила от удивления.
– Кто тебе сказал такую глупость? Очень люблю! – горячо заверила мама.
В прошлый раз были сырники, теперь вафли.
– Хорошо, завтра привезу, – пообещала я.
Нужно было поменять постельное белье. Я нашла подсобку медсестры, обнаружила баки для грязного белья, шкафы, где лежало чистое. В больницах я, к сожалению, ориентируюсь хорошо. Спасибо бесконечным переездам, стационарам в богом забытых местах, долгим периодам сохранения двух беременностей, а также маме с ее нетрадиционными методами воспитания.
Как-то она на месяц летних каникул пристроила меня работать в магазин к своей знакомой, старшему продавцу. Мама решила, что я непременно должна уметь профессионально складывать мужские рубашки, завязывать галстуки и красиво упаковывать свертки. Что ж, этот навык мне пригодился в жизни. Много раз я зарабатывала шоколадку, коробку конфет, завязав в магазине галстук какому-нибудь незнакомому мужчине, бившемуся над узлом. Один раз на спор выиграла бутылку дорогого шампанского. Кажется, речь шла о виндзорском узле. Упаковать я могу все что угодно и куда угодно. Рубашки мужа складываю так, что они не мнутся в чемодане.
На следующее лето мама пристроила меня работать в больницу к очередной своей знакомой, тете Дусе, старшей медсестре, которую даже главврач слушался и побаивался – маминым связям в разных местах оставалось только позавидовать. В больнице я и научилась ориентироваться в коридорах, подвалах, закутках и курилках. Здания больниц практически везде подчинены одной архитектурной логике. Тем же летом мне пришлось ставить капельницы, делать уколы во все возможные мышцы. Все говорили, что у меня легкая рука – просто талант. Этот навык тоже пригодился – я всегда колола своих детей, себя, ставила прививки в предплечье мужу и сыну. Колола коллег, соседок, собак и кошек. Ставила капельницу на швабру. Меняла белье, перекладывала лежачих больных. Все знала про пролежни. Умела так положить подушки, чтобы было удобно.
Тем летом, проведенным в больнице, оказавшимся очень тяжелым, мучительным, почти невыносимым, я узнала все про человека. Или почти все. Дело даже не в испражнениях, не в брезгливости, которую приходилось преодолевать, вымывая, перестилая, меняя. Я узнала, как пахнет человеческое тело, которое уже не нужно своему хозяину и вообще никому не нужно. Как пахнет страх перед смертью. Все запахи разные – одиночества, боли, равнодушия, настоящего и притворного страдания. Трупный запах я тоже узнала – в рамках обучения тетя Дуся, конечно же, отправила меня на экскурсию в морг. Но это было полной ерундой по сравнению с тем, когда я первой обнаружила утром старушку, умершую ночью. Самый страшный запах на свете – заброшенной старости и одиночества. Эта бабулечка пахла земляничным мылом. Накануне, когда я выносила судно, она дотронулась до моей руки и попросила помыть ее земляничным мылом. Не протереть, как обычно, а по-настоящему помыть.
