Мама потянулась за сумкой, достала купюру и отдала нянечке.
– Спасибо. Надеюсь, больше не встретимся. Это, кстати, моя дочь. Пограничник и паспортный контроль в одном лице.
– Олечка Ивановна, дай вам бог здоровья, – ответила нянечка и пулей выскочила за дверь.
– Это то, о чем я подумала? – спросила я.
Мама пожала плечами.
Пакеты в машину я занесла в три приема. Мама возвращалась домой не только с материальной прибылью, но и с солидным запасом алкоголя и прочих деликатесов – от банок с красной икрой до ананасов.
– Ну хоть не зря в больницу съездила, – радостно объявила она, устраиваясь на сиденье. – Надо будет как-нибудь повторить. Очень хорошо себя чувствую. Просто прекрасно!
Я скрипела зубами.
* * *
Господи, это было будто вчера. В той самой старой больнице, в богом забытом городке, где я даже не хочу знать, как оказалась мама и каким образом она попала в аварию, не имелось в наличии ничего, кроме аспирина. Маме же требовались КТ, МРТ и прочие исследования. Я договорилась в частной клинике на платной основе, но маму нужно было туда каким-то образом доставить.
В больнице же ни каталки, ни машины. Да еще и лифт в тот день сломался, и не было малейшей надежды на то, что его починят в ближайшем столетии. Я договорилась с санитарами – они на носилках спустят маму вниз и уложат в мою машину. Мама стонала, кричала. Каждый лестничный пролет, каждая ступенька отдавались в ней болью, хотя санитары старались нести бережно и медленно. Я сама чуть не умерла, пока мы прошли по длинному коридору и спустились с третьего этажа. Не знаю, как не свихнулась тогда от ответственности, злости и сознания того, что в стрессовой ситуации я могу сделать многое – найти, договориться, организовать то, что в принципе считается невозможным. Но я была не в силах предсказать, что именно в тот день сломается лифт. Единственный на всю больницу. И лежачих больных санитары будут таскать на руках, на простынях и одеялах. Тогда я все-таки не сдержалась и расплакалась. Мне тоже стало больно везде – от головы до пяток. От того, что мама оказалась здесь, на этой самой лестнице. Мне было страшно – вдруг санитары ее не удержат и уронят? Вдруг заденут головой о перила? Я шла рядом и держала одеяло.
– Ниче, нормуль, ща спустим вашу матушку в лучшем виде. Наверх-то тяжелее будет. Надо Степаныча простимулировать, а то лифт до второго пришествия не починит, – сказал мне санитар Дима.
– Давайте простимулируем, – я выдала деньги на водку для Степаныча.
Я знаю, что человеческое тело в расслабленном состоянии очень тяжелое, неподъемное. И вес тут не играет особой роли. Поднять напряженные мышцы, тело, которое привыкло «собираться», в миллион раз легче. Я плакала и хотела забрать маму немедленно куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Но я бы ее не довезла. Даже перевозка для обследования считалась рискованным предприятием. У мамы был поврежден позвоночник – перелом в шейном отделе. Не понимаю, как вообще врачи разрешили мне ее отвезти. Не говоря уже о том, чтобы на носилках спускать вниз. Но без дополнительных анализов и обследований никто не знал, что делать – нужна операция или нет? Позволить себе бездействовать я не могла.
– Да хуже не будет! – успокаивал меня Дима. – Если б чё было, то уже было б. Мы ж тут многих перетаскали. В первый раз, что ли, лифт глохнет?
Мы спустились вниз. Санитары под руководством Димы аккуратно положили маму на пол, чтобы «сделать передых» перед новым рывком – дотащить и уложить в машину.
Мама, оказавшись внизу лестницы, очнулась. Перестала стонать и даже улыбнулась.
– Что, прибыли? – как ни в чем не бывало спросила она.
– Еще нет. На переправе, – ответил Дима.
– А ты кто? Паромщик? – хмыкнула мама.
Дима заржал. Не засмеялся, а именно заржал – я правильно употребила глагол.
– Не, ну так меня еще никто не называл! – хохотал он. – Я ж чё, Галкин?
Он смотрел на меня в надежде, что я откликнусь на шутку. Я совершенно не соображала – при чем тут паромщик? Какой еще Галкин?
– Ну Пугачева: седой паромщик, соединяет берега у тихой рощи… ла-ла-ла… – напел Дима.
– О господи, – до меня наконец дошло.
Второй санитар из числа «молодых» хлопал глазами и ничего не понимал.
– Если все равно стоим, может, «пулечку» распишем? – спросила мама.
Я прямо там же чуть в обморок не грохнулась. А Дима засверкал глазами.
– Так обязательно! Вот только быстренько туда и обратно, Степаныча простимулируем, лифт починим и все чики-пуки, в лучшем виде, – засуетился он.
«Молодой» продолжал пучить глаза. Я спустилась по стеночке и села на пол. Просто не знала, как реагировать на «пулечку» – то ли не все еще потеряно, то ли уже все, конец, раз мама собирается играть с паромщиком, апостолом Петром или еще кем-то, за кого она приняла санитара.
Маму несли как «королевну» – Дима ее так назвал. Он позвонил, вызвал еще молодых ребят в помощь. Орал, руководил. Даже чудом договорился о машине «Скорой» – списанной, стоявшей в гараже, но на ходу. Да еще и с каталкой внутри. Куда лучше, чем на заднем сиденье легковой машины. Дима закурил.
– Подойди, я хоть подышу, – ласково попросила мама, придя в чувство.
Дима сам там чуть не свалился от сердечного приступа – «пулечка», табачный дым.
– Девушка, вы просто мечта поэта! – воскликнул санитар.
Мама на «девушку» отреагировала кокетливой улыбкой.
«Пулечку» они потом расписали, конечно. Мама в воротнике-корсете, в памперсе и в новой ночнушке с глубоким декольте. В каждую ее больницу я везу ей новую ночную рубашку. Она их никогда не забирает. Считает плохой приметой. Тапочки, тарелки, кружку, даже зубную щетку забирает, а ночнушку оставляет.
– Мам, давай ты в качестве приметы будешь зубную щетку использовать. Дешевле выйдет, – умоляю я. – Хочешь, мы соль на порог посыплем? Или еще какой обряд совершим? Ну я так старалась тебе красивую ночную рубашку выбрать. Дорогая вещь, не за три копейки.
– Нет! – объявляет мама и упрямо оставляет наряд в палате.
Мама в корсете и в памперсе, только что переведенная из реанимации, пила коньяк и обыграла всех мужиков. Меня тогда тоже вызвал заведующий отделением. Я стояла, кивала, обещала, что мама больше не будет. Врач сказал, что все отлично – пусть лучше будет. Санитары на работе как часы, в запой уходить перестали. Показатели выздоровления пациентов кардиологического отделения повысились, а «травма» так и вовсе скачет от счастья на переломанных ногах и костылями весело помахивает.
– Будем считать, что это ее реабилитация. Если вашу матушку восстанавливает преферанс, пусть играет. Вон хирург, который ее оперировал, собирается к диссертации вернуться, которую так и не дописал. Как раз про реабилитацию после травм позвоночника.
