СОКРАТ. А между тем играют они – играют зрителей.
КАНТ. Да, они всегда играют. Разыгрывают друг перед другом свои роли, играют для самих себя.
МАТЬ (прямолинейно). Но для кого же мы все играем? Должно же что-то быть – должен кто-то быть, кто на нас смотрит, откуда-то…
КАНТ. Вы первый раз стоите на сцене, сударыня?
МАТЬ. Да, сударь.
КАНТ. Тогда скажите, что вы видите – там? (Показывает на зрительный зал.)
МАТЬ (щурясь). Ничего не вижу, лампы меня слепят. Вижу только большую черную дыру.
КАНТ. А если я вам скажу, что зритель все же есть?
МАТЬ (доверчиво смотрит на него). Ну, тогда я вам поверю.
КАНТ. Да (твердо), вы должны в это верить, потому что знать этого мы не можем. Мы его не знаем – великого зрителя спектаклей нашей жизни. Он сидит, в темноте, где-то там – в ложе. (Указующий жест.) Но он смотрит на нас внимательно, поверьте, сударыня!
СПИНОЗА. Верьте ему!
СОКРАТ. Верьте нам!
МАТЬ (твердо). Да, верю!
ФРАНЦ. И что ты будешь делать?
КАРЛ (походя). Я, разумеется, буду молчать.
ФРАНЦ. Тогда прощайся со мной. На-всегда.
КАРЛ (мягко). Ах ты, чертяка, ну что же мне делать? Почему я не могу один раз поступить в твоем духе? Сегодня я хочу жертвовать, сегодня я хочу наполнить смыслом свою жизнь, по твоей теории, – и свою смерть!
ФРАНЦ. Не говори так, Карл, мне больно это слышать.
КАРЛ (все жарче). С каких пор это – аргумент? Ты, старик, прекрасный брат. (Кладет руку ему на плечо.) Разве не ты все время твердил, что страдание – это тоже жизнь, что страдание тоже имеет смысл?
ФРАНЦ. Так оно и есть, но когда доходит вот до такого, человек находится во всем этом, и он должен стараться – когда надо как-то сохранить себя…
КАРЛ. …Вот тогда это и становится верным! Не в разговорах, а в деле – вот тогда это становится истиной. Ну, что, плохо я у тебя выучился?
ФРАНЦ. Карл, милый.
КАРЛ. Ах ты, старый чертяка!
ПАУЛЬ. Внимание!
УНТЕРШАРФЮРЕР (снова появляется слева). Выходи, где ты там, свинья вонючая!
КАРЛ. Я здесь. (Францу, твердо.) Я это сохраню, я сохраню себя, я выдержу это испытание!
Франц молча отпускает его руку.
Унтершарфюрер уходит с Карлом.
МАТЬ (философам, испуганно). Господа, теперь его снова будут испытывать?
КАНТ. Да, будут…
ПАУЛЬ (медленно, Францу). Дело далеко зашло, да?
ФРАНЦ. Да, но он выстоит. Он так сказал, он дал себе слово.
ПАУЛЬ. Вообще он славный парень, все при нем. Таким братом можно гордиться.
ФРАНЦ. Он совсем не такой, как я. Я говорю – он действует.
СПИНОЗА (взволнованно, глядя вдаль направо). Смотрите, господин профессор! Он сбил его с ног!
КАНТ. Я плохо вижу. Кто, ангел?
СОКРАТ. Да, ангел.
СПИНОЗА. Парень не может подняться, он весь в крови.
СОКРАТ. Но он молчит.
КАНТ. Как? Он не выдал? Несмотря на это избиение?
СОКРАТ. Нет, он молчит. Какой стойкий!
СПИНОЗА (крайне возбужденно). Смотрите, он мучается, он, наверно, ужасно мучается! Если бы я мог ему помочь! Ах, ну что я такое после этого! Я писал, но это не читали, не понимали. Я ведь их призывал, я говорил: «Affectus desinit esse passio… Жизнь перестает быть страданием…». Но люди не услышали, как им быть со всем этим!
КАНТ (взволнованно). Он должен оставаться стойким. Если бы я мог внушить ему мой категорический императив: человек, действуй так, будто…
СОКРАТ (грустно). Он вас не понимает. (Подчеркнуто.) Надо говорить человеческим языком, а не философским.
СПИНОЗА. Что значит – человеческим? Каждую пару лет нас переводят на все мыслимые человеческие языки.
СОКРАТ. Что вы вообще хотите? Никто нас не понимает – разве что дойдет до этого сам. Никто не поймет то, что мы говорили или писали, пока не начнет мыслить самостоятельно, пока самостоятельно не откроет все это и не пробудится. А разве с нами было иначе? Нам необходимо было действовать, воплощать то, о чем мы думали. Пока мы не действовали, мы не проникали в самую суть и не влияли ни на кого. Со мной, во всяком случае, было так. Меня услышали не благодаря моим речам, меня услышали лишь благодаря моей смерти…
СПИНОЗА. Смотрите туда! Он все еще ничего не говорит. Он, кажется, теряет сознание.
КАНТ (оживленно). Господа, это случай для моего семинара, я должен его продемонстрировать!
СПИНОЗА. Что за семинар?
КАНТ. Для самоубийц. Я читаю им курс о смысле бытия.
СПИНОЗА. И что с ними бывает потом, когда они прослушают курс?
КАНТ. Тогда их опять сажают в эшелоны.
СПИНОЗА. В какие эшелоны?
КАНТ. Идущие в КЛ ПССЗ, как горько шутят эти несчастные черти.
СПИНОЗА. Вы хотите сказать: эти нерожденные – снова к рождающим?
КАНТ. Да.
СПИНОЗА. А что подразумевается под этими буквами?
КАНТ. Концлагерь Планета Солнечной системы Земля.
СПИНОЗА. Действительно, несчастные черти, кто должен снова возвращаться туда.
КАНТ. Вы бы видели, как они пытаются спрятаться, когда начинают формировать такой эшелон. Ни одного ангела не вдохновила бы подобная миссия. (Смеется.) Но чему суждено быть – то должно быть. И что должно стать – должно стать и снова родиться.
СОКРАТ. И что вы сейчас хотите делать?
КАНТ. Я бы хотел переместить сцену.
СПИНОЗА. Вы хотите продолжить ее в семинаре?
КАНТ. Да, но надо еще подождать. Сначала он должен действительно окончательно выдержать это испытание.
СОКРАТ. Так посмотрите же туда – он больше не шевелится!
СПИНОЗА. И эсэсовец наступил на него сапогом!
КАНТ. Если бы только этот бедный парень узнал от ангела, что ему делать…
СПИНОЗА. Нет, юноша этого не выдержит, он проговорится в конце концов. Спорим, господин профессор?
КАНТ. Я не буду спорю, но я прав. Посмотрите сами, как он борется, борется с самим собой. Но уже недолго. Смотрите же, разве он не прекрасен? «Держит удар», как говорят боксеры.
СОКРАТ (вскрикивает). Вот! (Тихо.) Ну, теперь все. Юноша умер.
КАНТ (торжествующе). Видите, Барух! Выдержал!
