Где музыка звучит и яства на столе,
Там всякий путник мимо не пройдет.
Но слово, что исходит от Пути,
Так блекло! Различишь его едва ли.
Всматриваешься на него – не можешь его видеть.
Вслушиваешься в него – не можешь его слышать.
А пользуйся им – за целый век не исчерпаешь.
Люди, бездумно живущие, интересуются только внешним и этим внешним оценивают себя. Они красуются перед миром и собой, а потому жаждут веселья и признания, как будто вечно хотят удостовериться в том, что существуют и что-то значат. Тот, кто действительно знает, что он есть и его жизнь бесконечно ценна, смотрит в себя и в конечном счете сквозь себя: его взгляд устремлен к началу всякого опыта, к бездонному мраку, высвечиваемому первым проблеском сознания, – к чему-то незапамятному и невообразимому, но единственно подлинному, вмещающему в себя весь мир и в то же время неразличимо-малому, предельно утонченному. Поэтому мудрый есть зеркало мира или, точнее, зеркало всеединства, не имеющего образа. Среди великого разнообразия красок, звуков и запахов, он не имеет ни звука, ни цвета, ни своего аромата; «насущный хлеб» жизни – несравненно более питательный и вкусный, чем все земные хлеба, прививающие нам определенный вкус и тем привязывающие нас к условному «я», налагающие на нас путы привычек, желаний, обязанностей. Благодаря человеку Пути проявляется облик всего сущего, тогда как сам он даже не принадлежит себе и тем более не способен противопоставить себя чему бы то ни было. Ибо, вместив в себя мир, он сам без остатка выходит в него. Никому не видимый, он «спасает» мир просто имманентной полнотой жизни, ибо позволяет каждому быть тем, что он есть. Вот, согласно традиции, тема этой главы: «совершенство доброты». Это – «великая» доброта. Ее опора – беспредельная польза пустоты, чуждая всякой ограниченной, общепонятной полезности. Даже самые изысканные яства и самая сладкозвучная музыка быстро наскучат. Но никогда не наскучит питание «насущным хлебом» Пути, ибо это и есть сама жизнь в ее самой чистой и высшей форме. Такая идеальная пища питает незаметно, проясняя дух и даруя неизъяснимую, чисто внутреннюю уверенность в подлинности существования. А жить нужно так, как пьют доброе вино: без спешки, наслаждаясь каждой каплей.
Глава 36
Если хочешь сжать,
Прежде нужно растянуть.
Если хочешь ослабить,
Прежде нужно усилить.
Если хочешь развалить,
Прежде нужно возвеличить.
Если хочешь отнять,
Прежде нужно дать.
Вот что зовется «предвосхищающим прозрением».
Мягкое и слабое одолеет твердое и сильное.
Рыбе нельзя выплывать из глубины,
А то, что полезно царству, нельзя показывать людям.
Названием главы стало ее ключевое выражение: «предвосхищающее прозрение». Оно, несомненно, соотносится с выражением «вечнопреемственность прозрения» в главе 27. Преемственность есть абсолютное событие равнозначное всеобщей событийственности. Это значит, что истина доступна тому, кто умеет «переворачивать ситуацию» и видеть все «в другом свете». Премудрый человек, согласно Лао-цзы, знает «одно», а хранит в себе «другое» и потому свободен и от того, и от другого. Вот и недеяние Лао-цзы не сводится ни к бездействию и пассивности, ни к некоему «естественному», соответствующему «течению событий» действию. Его неизбывная и неизъяснимая «утонченность» состоит в том, что в свете символического круговорота Пути всякое явленное действие предполагает действие противоположно направленное. Недеяние, или чистая действенность, имеет свою пространственную форму: таковой является двойная спираль, которая служит также проекцией вращающейся сферы на плоскость. В пространстве двойной спирали в каждый момент времени по отношению к центру имеется два противоположно направленных движения. Подвижник Пути, говорил даосский философ Чжуан-цзы, «идет двумя дорогами»: он одновременно «расширяется» и «сжимается», «удаляется» и «возвращается». В китайском искусстве каллиграфии или кулачного боя поворот писчей кисти или руки вправо предваряется внутренним движением влево, и наоборот, в китайской тактике боя атака приуготовляется отходом и т. д. Это не просто технический прием, а следование некоему высшему закону мироздания, исключающее произвол и интеллектуальный анализ. Победа здесь достается тому, кто глубже проник в исток спиралевидной «оси Пути». Тот, кто прозрел сокровенные «семена» явлений, способен предвосхищать и упреждать события. Разыскание фокуса этой двуслойной сферы, выведение глубинного импульса перемен на поверхность сознания – непосильное, да и пагубное занятие для ratio. Рыба может выплыть из пучины на поверхность, но это ничего хорошего ей не сулит. Между тем можно догадаться, что есть некая невидимая глубина опыта, где всякое движение предваряется абсолютным покоем. Такая недвойственность одного и другого, неисчислимый, но неустранимый разрыв между ними заслуживает название «тончайшего». Эта внутренняя глубина понимания, равнозначная бесконечной действенности и потому делающая возможным любой успех, не может быть объективирована и представлена на всеобщее обозрение. Стремление свести ее к предмету, представить ее равнозначно забвению Пути.
Мягкость и слабость – вот что приносит благо царству. Но государь не должен показывать истинный источник своей мудрости людям, ибо в таком случае он наплодит себе завистников и врагов, да и особого уважения к себе слишком откровенный человек не вызовет.
Кое-кто в Китае читал эту главу как программу хитроумной стратегии: чтобы взять, надо сначала отдать. Правдоподобно, но по сути неверно. Поистине, от великого до низкого один шаг, а искусная имитация почти не отличается от подлинной мудрости. Даосский мудрец безупречно честен и корыстных целей не имеет. Он уступает, чтобы дать жить всем.
Глава 37
Путь вечно в недеянии,
И в мире все делается.
Если князья и цари смогут блюсти его,
Вещи сами себя претворят.
Если потом они возымеют желание действовать,
Я обуздаю их безымянной простотой.
Безымянная простота не таит никаких желаний,
Когда в покое не родится желаний,
Поднебесный мир выправится сам собой.
Теперь мы можем увереннее ответить на вопрос, почему Лао-цзы говорит не об отказе от желаний, а о сдерживании их. Как явствует из этой главы, желания для него – неизбежные спутники метаморфоз, которые постоянны и неизбывны, как сам жизненный рост. Каждое новое впечатление рождает и новое желание. Важно только, чтобы они не перерастали в страсть, на службу которой сознание, пораженное себялюбием, стремится поставить и язык, и мысль. Мудрый умеет изживать не собственно желания, а, скорее, свою привязанность к желаниям. Вот почему он «ограничивает желания» парадоксальным на первый взгляд способом – предоставляя всему свободу быть… Все свершается доподлинно именно тогда, когда никто ничего не делает сознательно. Только тот, кто покоен, может владеть движением. В таком случае в мире не происходит ничего нарочитого, насильственного, чрезмерного. Органическая цельность жизни восстанавливает равновесие и в природе, и в человеке сама собой, без насилия. Она не противодействует, а просто придерживает, не дает превысить собственную меру.
