– Видит. Кровь – она кровь и есть, а все эти штуки с законностью придумали люди. Так отец сказал.
Ясно.
Вернее, неясно. Что бунт зреет, так тут оно понятно, и когда бунтовать станут, и даже имена крикунов, которые должны толпу поднять, выяснили. Только вот одно неясно, кто их нанял, то есть платили те же Ужковские с Патриаршими и прочими сочувствующими, но сами собой они бы не посмели.
Кто-то нашел недовольных.
Сумел договориться.
Вложил в дурноватые их головы мыслишки о бунте… и ведь поверили. Вон Ужковские, уж на что осторожны, прежнюю Смуту пересидели, только в землях ущерб претерпевши, а тут влезли по самое не могу. Стало быть, убедителен был тот, кто дело это затеял.
– Понятно… – Димитрий поскреб переносицу. – А если ее прячут?
– Кровь? – камешек в Лешековой руке растекся лужицей, а после собрался.
– Ее самую… смотри, ты знаешь, что Книга есть. Если имеется другой наследник, он тоже знает, что Книга есть. И тебе достаточно спросить…
– Если бы это было так просто…
Лешек потемнел лицом.
– Непросто, – согласился Димитрий. – Но и не невозможно. Он знал, что ты спросишь. Так мог ли знать, что она ответит?
Лешек задумался.
Он сел на ковер, скрестивши ноги, и принялся разминать камушек. Он то вытягивал его каменною нитью, то скатывал ее, то сплющивал…
Вздыхал.
И наконец покачал головой:
– Не знаю… я теперь понял, что не знаю многого. Отец ведь не должен был становиться императором. Он и до взрослых лет чудом дожил, и его не учили. А он, стало быть, не смог научить меня. И я просто не могу представить себе способ укрыться от нее. Она ведь на крови сделана, с кровью связана, и если бы способ был, неужели тетушка им не воспользовалась бы?
Он обернул каменную полоску вокруг мизинчика.
– Но, с другой стороны, она женщина, ей тоже далеко не все рассказывали. Я думаю, что если бы она родила ребенка и спрятала его, то… почему не спряталась сама? А вдруг бы отец решил проверить? Вдруг бы он к Книге спустился? Решился бы на то, что сделал я…
Димитрий молчал, не мешая другу. А тот, задумчивый, продолжал:
– Но Книга не ответит просто так. Она требует платы. И одно дело – платить за империю, а другое – за собственное любопытство… Нет, это лишено смысла. Если прятать, то и мать, и дитя. И она ведь жива сейчас. Правда, где-то в северных колониях обретается, полагаю, давно, да… И нет, Книге не важно расстояние…
Димитрий чуть наклонил голову.
Если бывшая цесаревна, не поверив, что братец не станет искать ее, сбежала в колонии, где, как известно, отыскать кого-то презатруднительно, то… что получается?
Ничего.
Детей у нее нет или она их спрятала… А смысл, если она и без того в колониях прячется?
Не выходит, и все-таки… все-таки что-то мешает поверить, будто нет других наследников. Должны быть… кто-то, кто пребывает рядом… небось выходец из колоний привлек бы внимание, значит, это кто-то другой, связанный и с Ветрицким, который что-то да знал…
– А что с Брасовой?
– Ничего, – Лешек моргнул. – А ведь и вправду ничего, она жива… Во всяком случае, Книга уверена в этом…
Хорошо это или плохо? Непонятно пока.
– И как она… увидела?
– Венчание. Мы венчаемся на крови, а эту связь так просто не разрушить. Книга знает. Она не вышла замуж вновь. Живет в Арсиноре…
И детей не имеет.
Или же…
– А что, если… – дурная мысль крепко освоилась в голове Димитрия, – спрятать можно лишь младенца? Сразу после рождения… если провести обряд… если…
– Зачем?
– А затем, что прятаться было безопасней… смотри, сперва Смута. И твоего дядьку убивают… его убивают, а ей позволяют уйти? Почему? Остальных-то не пожалели, ни старых, ни молодых, всех вырезали, кто хоть как-то к вашему роду относился, а вот она укрылась. Пересидела, переждала. Сама она вполне могла и имя сменить, и внешность подправить. Затеряться… все ж ваша кровная метка слишком слаба, чтобы кто-то, кроме Книги, смог ее отыскать. А вот дитя – дело другое. Простейший обряд на родство – и пожалуйста, на них бы вышли. Полагаю, сперва она хотела спрятать ребенка от бунтовщиков, а после то ли испугалась, что твой отец захочет убрать угрозу, или что-то иное… Не смотри так, я пытаюсь выдвинуть хоть какую-то теорию.
Лешек кивнул, соглашаясь, что теория, даже хоть какая-нибудь, это очень и очень хорошо, просто-таки замечательно.
– Но ее кто-то нашел… Или она кого-то нашла? По воспоминаниям твоего же отца, она была не из тех женщин, которые могут просто взять и затеряться, разве что им самим это нужно. Если даже взять от обратного. Допустим, нет у нее никакого ребенка, тогда… она не появилась уже после Смуты, исчезла, будто ее и не было. Почему? Зачем ей скрываться? Напротив, она могла рассчитывать на покровительство твоего отца. На его сочувствие. И участие в жизни. Она не принцесса крови, чтобы бояться, что ею торговать станут. Напротив, она почтенная вдова, которую отец твой взял бы на содержание, не говоря уже о причитающемся ей наследстве. Думаешь, отказалась бы?
Из камня Лешек вылепил зайчика. Крохотного, с ноготок. И поди ж ты, вышло как-то, хотя у самого пальцы толстые, с виду неуклюжие. Даже лепленный зайчик в них бусиною смотрится.
– Сила, – пояснил Лешек, вытягивая полупрозрачные уши и окрашивая их в розовый. – Тренирую контроль.
Дело благое, но…
– И ты прав… ты всегда как-то умудряешься посмотреть не так, как я.
У зайчика прорезался крохотный нос.
И рот возник.
– Просто для одной лишь личной мести это все… для личной мести мятеж не нужен, а значит, и денег пошло бы куда меньше, – Димитрий потер переносицу, потому что голова наполнилась болью, а ему еще с родителями покойной встречаться, убеждать, что милая их крошка не так уж мила, а Стрежницкий невиновен. Поверят ли? Вряд ли, скорее уж решат для себя, что Димитрий приятеля выгораживает.
Как он нужен, зараза блондинистая.
– А она – единственная, кто мог бы родить ребенка и вырастить его. И как говорит твой отец, рассказать бы о многом… или не только рассказать. Вон Святозар знаешь сколько бумаги попортил? Магикам разбираться не один год, если не выживет. Мог бы дядюшка твой что-то этакое записать? Скажем, когда понял, что Смута – это серьезно? Представь себе…
Боль давила. Накатывала.
В носу зазудело, а рукам стало мокро, и Димитрий вытер их о покрывало. Кровь, чтоб ее… целители опять волноваться станут, а старая Одовецкая, которая снизошла до него, грешного, не иначе как по внучкиной просьбе, исполнит свою угрозу и в сон погрузит на три дня.
Нет у него этих трех дней сна.
