Эмоции похожи.
Радость и гнев.
Любовь и ненависть. Разница в оттенках, и теперь кто-то старательно эти оттенки выправлял. Егор Николаевич решительно двинулся туда, где билось темно-зеленое пятно чужого сердца. Мерзавец оставался спокоен, хотя не мог не знать, к чему приведет его воздействие.
И хорошо устроился, в стороне от толпы, понимая небось, что ни один дар не выдержит ее напора. Ага… правее… левее… люди расступались. Пусть и лишенные способностей менталиста, все одно они ощущали опасность, исходящую от невзрачного господина с тросточкой.
…Мишка чувствовал себя Богом.
Или почти.
Нет, ему и прежде случалось… работать. А что поделаешь? Мишка ведь взрослый, пятнадцать лет уже разменял, понимает, что задарма и кошки не котятся, чего уж о людях говорить. В смысле, люди и так не котятся, а вот благодетель Мишкин еще тогда сказал, мол, отплатишь.
И Мишка готов был.
Что ему оставалось? Папка сгинул, когда Мишке и десяти не исполнилось, остальные-то еще моложе, только и способные, что сопли по щекам размазывать да ести полною ложкой. Маменька не лучше. Села и рыдает: как теперича без кормильца? Хозяйство-то, конечно, хозяйством, но папкины деньги разом профукала на тряпки да бусики.
Дура.
Нет, Мишка ее любил. И сестер тоже. И братца молодшенького, в котором тоже дар проснулся, правда, огненный, и с того Гришанька едва не спалил хату. Вот было бы… и маменька перепужалася, хотя у нее натура слабая, всего боится.
Зато и внушению поддается легко.
А что? Иначе б Мишку никто и слухать не стал, даром что он старший мужик в доме. Маменька-то с хозяйством не больно-то возюкаться желала, вбила себе в голову, что в Арсиноре работу найдет, и такую, с которой все семейство их прокормит.
Как есть дура, да…
Пришлось Мишке убеждать. Он-то всегда умел, с малых лет научился, даже папенькина мать, презлобная старушенция, которая со всеми лаялась, а то и клюкой поперек хребта перетянуть могла, Мишку жаловала, называла ласково и одного дня даже пряником угостила. Черствым.
Но в том ли дело?
Мишка-то о даре тогда знать не знал, ведать не ведал. Жил себе. Рос потиху, семействие воспитывая. Сестрам бездельничать не позволял, мамку работать приохотил, а того козла, который к ней заглядывать начал, не иначе, хозяйством их завладеть желая, скоренько отвадил, внушив, что не так уж хозяйство и хорошо, чтоб на свою шею выводок чужой вешать. Мамка, правда, потом печалилась, но ей тоже нашлось что внушить…
Он же ж не со зла.
Он как лучше хотел. А что, землица у них есть. Конь опять же. Коров ажно четыре, с них и молочко выходит, и творог, и маслице. Овцы, куры и гусаки, есть с чем на торги ездить, а уж торговать Мишка с даром своим горазд. Всегда сполна распродавался.
Там-то его и заприметили.
Дурак был, что сказать, малому научился, и довольно с того. А вот чтоб чего больше, так где ж без наставника… ему-то скоренько объяснили и про дар редкий, и про то, что ежели кто еще про дар этот прознает, тут-то и сцапают, и вовсе не затем, чтоб медаль на шею повесить.
Оно ж как? Есть деньга? Плати и учися, становись магиком царским, тут-то тебе почет и уважение. А коль деньги нет, то дар закроют, чтоб на иных людей не воздействовал беззаконно. И кому какое дело, что рубликов, Мишкой накопленных, едва на первый курс хватит. А у него сестры, между прочим. Им через пару лет замуж идти, стало быть, приданое надобно, и хорошее, тут телушкой не отделаешься, если хочешь в семью нормальную пристроить и чтоб после не пеняли нищетою.
А запечатывать?
Как можно такое? Это ж… это ж как из сердца кусок выдрать… и никого-то Мишка не неволил… так, самую малость…
Напужали его тогда изрядно, а после предложили помощь и деньги дали, целых сто рублей. Стипендию, стало быть. И пообещали, что научат даром по-настоящему пользоваться.
Деньги он припрятал. Пригодятся.
Гришке показал, где лежат, тот хоть и малолеток, а все серьезней баб, зазря в заимку не полезет. Да и верно, что самого Гришку учить придется… правда, покровитель Мишкин обещался и тут помочь, но после уже, когда Гришка подрастет.
Оно и верно.
Что до учебы, то Мишке она понравилась. Читать-то и считать он умел, благо в приходской школе научился, а вот те книги, которые ему давали, и упражнения, и практика… Вот смеху было, когда он тому нищему внушил, будто он не человек, а свинья, или еще с бабою, которая начала одежу срывать, или… Покровитель Мишку хвалил.
Деньгою награждал, что правильно: за учебой-то хозяйствие пришлось оставить, а без пригляду оно разом развалилось бы. Пришлось нанимать батраков, искать человека приличного, который бы за мамкою приглядел, не позволил бы хозяйство по ветру пустить.
Внушить любовь оказалось просто.
С его-то умением… и вправду Господь Мишку даром наградил изрядным, все, за что брался, получалось с ходу. И с каждым разом Мишка все ярче чувствовал собственную силу.
Особенность.
И прочие люди, все, пожалуй, кроме хозяина, на которого у Мишки влиять никак не получалось, – тот не злился, лишь посмеивался, называя Мишку волчонком, – ничтожны и глупы. Им же самим проще. Они-то на самом деле не любят ни воли, ни свободы.
Пугает она их.
На всякие глупости подбивает, как от маменьку, которая пять рублей на бусы потратила.
А вот когда б кто мудрый и сильный сказал, чего делать, и так сказал, чтоб и мысли не возникло ослушаться, тут-то и наступили бы процветание и благо всеобщее, о котором батюшка в приходской школе сказывал. И раз так, то выходит, что Мишка не сам по себе сильный, а Божьею волей.
Правда, для чего Господу кровь, Мишка не очень понимал, но хозяину верил. Раз сказал, что так надобно, то ему видней.
Он умный.
И Мишке триста рублей целых дал, которых хватит и на приданое сестрам, и на собственным домом обзаведение, раз уж старый ныне матушкиному новому мужу принадлежал. А дом он построит огромный. В два этажа. Из мрамору и с колоннами всенепременно. Мишка у хозяина колонны видел и еще баб голых под ними, но себе он баб ставить не будет, потому как чистое непотребство выходит, которое хозяин, правда, искусством именовал, а Мишку называл темным, диким человеком. Правда, на колонны трехсот рублей может не хватить, но… хозяин обещался, что Мишку своей милостью не оставит, что в новом мире, где новый же порядок установится, пресправедливейшего толку, Мишка получит достойное место.
И дом. С колоннами.
И собак заведет, чтоб всякие там в дом его не лазили… и вообще… надо только постараться. Мишка и старался. Забрался на навес, благо народу было столько, что на него внимания никто не обратил. А Мишка-то не дурак, Мишка навес выбрал крепкий и чтоб труба сквозь него проходила, тоже надежная. По такой на крышу подняться – раз плюнуть. Мишка еще вчерась попробовал, чтоб наверняка. А то ж как полетит толпа, так и раздавит.
