Не, Мишке жить охота. И дом.
А что до других… маменьке он строго-настрого велел из дому носу не казать, и сестрам тоже, и братцу, и не просто велел, а так, что не посмеют нарушить. Стало быть, в толпе их не будет, что до людей прочих, то этакие малости Мишку не беспокоили. Да и хозяин говорил, что без крови нового порядку не построить. Ничего, это малая жертва, которая большой избежать позволит.
Это тоже хозяин сказал.
А Мишка хозяину верил. И теперь глаза закрыл, сосредоточился, отделяя нити восприятия. Вот это беспокойство, его надобно усилить.
Страх… его мало, но хватит. Страх – такое дело, он, что огонь, в который только и надо, что керосину плеснуть, мигом разлетится, а потому чутка силы…
– Экий талантливый молодой человек, – восхитился незнакомый господин, который одним прыжком на навес взлетел. Тот только затрещал под весом немалым. – И жаль даже, что этакий талант по столь опасной дорожке пойти решил…
Господин крутил в руках тросточку и на Мишку глядел снисходительно, отчего Мишке не по себе становилось.
– Лет тебе сколько, гений доморощенный? – поинтересовался он.
А Мишка прикинул, что если пинка дать да на крышу подняться…
– Не думай даже, – покачал головой господин и ус соломенный крутанул, отчего у Мишки вдруг престранная слабость во всем теле возникла. – Другими управляешь, а собственный разум защитить и не подумал? Или не учили? Конечно, не учили, зачем… управляемый менталист – куда как удобен в использовании.
Вот же, Мишка понимал. И слышал.
И видел… толпу, которая гудела, приветствуя царский парад, и даже парад этот. Лошадей белоснежных, убранных нарядно, людей…
– Да уж… с тобой придется повозиться… – господин склонился над Мишкой, оттянул веки, заглянув в глаза. – Это даже не воздействие, во всяком случае, не специфическое, просто воспитание, вернее, его недостаток. Даже не знаю, удастся ли исправить, да…
Мишка попытался закрыть глаза.
И ему позволили.
А после он сам не понял, как поднялся и вскарабкался по той самой трубе, оказавшись на крыше. А следом вскарабкался давешний господин. И шел он за Мишкой, говоря без умолку… и обидно было, и горько… небось не видать теперь дома с колоннами…
– Забирайте, – Мишку передали господам, чей цивильный вид не обманул бы знающего человека. – И поаккуратней. Просто дитё дурное. Но с хорошей перспективой, если, конечно, выйдет до разума достучаться…
На руках защелкнулись браслеты, и стало вдруг холодно-холодно, будто и впрямь кусок сердца отрезали. Стало быть, вот оно как, когда дара лишают.
Тут-то Мишка по-настоящему испугался.
В Базуровой башне, которая стояла наособицу, чем сыскала славу премрачнейшую, причем большею частью зазря – никого-то там не пытали, разве совсем уж иного варианту не было, а если и казнили, то редко, – народу собралось изрядно. Впрочем, местные подземелья были на диво обильны, сразу видно, что строились с немалым запасом, а что ноне хранилось в них всякое, к кровавому режиму отношения не имеющее, так то эпоха такая.
– И вот куда, куда мне девать их? – причитал квартирмейстер, заламывая пухлые ручонки. А из камер выносили ломаную мебель, которая давным-давно была списана, но припрятана для всякой надобности. А что? Вот вновь стул треснет, не списывать же его по-за этакой мелочи, тем паче что бюджет на содержание башни выделяли вовсе небольшой. Проще уж взять досочку…
Или вот нары.
Имели дурное обыкновение гнить и плесенью порастать. А что поделаешь, река, она близехонько, скребется, поговаривали, в самые стены и порой вовсе в гости заглядывает. Сказывали, что во времена прежние, куда как более самодержавные, иные заключенные реку-то в своих камерах и встречали, а там уж как повезет…
– А это, это-то тебе зачем? – со вздохом спрашивал комендант, когда наверх поволокли вовсе уж древнего вида сундуки. – Что у тебя там?
– Так… гвозди же ж. И молотки. И еще проволока, сам вон жаловался, что внешняя стена слаба стала… а камни? А ведра, в которых раствор мешать? А…
– Понял, – комендант лишь рукой махнул.
А квартирмейстер насупился, отчего появилось в благообразном облике его что-то до невозможности хомячье. Может, щеки налитые, может, взгляд, тоски первозданной преисполненный.
– А… Григорич, – он дернул коменданта за рукав и внезапно лицом посветлел. – А ежели их по трех сажать? И кандалами… кандалов-то у нас хватит…
– Не велено.
– Скажи, что места мало…
– Кто ж поверит? И много ты там своего барахла…
– Не моего, – квартирмейстер, который был честнейшим человеком, просто несказанно хозяйственным, за что, собственно, и ценили его, обиделся.
– Не твоего. Много?
– Ну… первый-то уровень… что? Когда он нужен был? Даже после Смуты небось пустовал. А со второго сидельцев-то по пальцам перечесть можно. На верхах все ж чисто.
Сундуки сменились бочонками, а те – вновь сундуками.
– Что это деется, что деется, – запричитал квартирмейстер, провожая взглядом катушку с обрывками веревки. А что, хорошая, крепкая, конопляная. Такая-то на рынке немало станет, а у башни бюджет… одни сидельцы вон сколько проедят. Это-то в следующем квартале траты возместят, выдадут на поголовное кормление, да поди-ка доживи до этого квартала, и так, чтоб клиент не помер с голоду…
– Смута, – комендант был мрачен.
Опять к ужину опоздает, и супруга огорчится, да и огорчение свое всенепременно выскажет. А он-то обещался в театру сводить, где, как сказывали, наследник появится, а может, и сам император с супругой… Он и билеты достал в приличную ложу, впервые, пожалуй, за долгие годы воспользовавшись положением.
Пропадут…
Или послать кого, велеть, чтоб брала свою сестрицу и шла себе глядеть на наследника? Глядишь, и оттает сердцем любезная Капитолина Федотовна. В другом каком разе он бы так и сделал, но, глядя, как заполняется подотчетное заведение смутьянами, комендант испытывал вполне обоснованные сомнения. Этих-то отловили, а сколько осталось?
Бунт, стало быть.
А где бунт, там и покушение на высочайшую семью. И ладно, если стрелок какой… стрелка отловят, а коль решат театру спалить со всеми гостями? Нет уж, супружница ему досталась норовистая, однако любил ее комендант, сколько лет вместе прожили.
Объяснится.
Потом, когда снимут гриф государственной тайны. И может, вновь воспользовавшись положением, сводит на смутьянов поглядеть. А пока… пока надобно послать человечка с запиской, только не к супруге, а к купцу Выжневатову, который еще с того разу, когда старшенький его набузил и в башню попал, должон остался. Сам обещал норковую шубу, вот пущай и выделяет.
Мерки-то женины комендант знал.
