Аглая коснулась щеки.
– И на лбу тоже, – она прикрыла глаза. – И еще кровь у нее шла из уха… она кричала… она поняла, что умрет, и не только она. У отца сыпь пошла по шее… Он, наверное, испугался.
Еще бы.
Вряд ли этот ублюдок планировал ставить эксперименты на себе самом.
– Он взял меня вниз. В лабораторию. Он обещал, что мне не будет больно, но я тогда сильно испугалась. Я не знаю, почему закричала. Прибежала мама, вырвала меня. Я помню все, только как-то странно, будто кусочками. Вот мы внизу. Вот наверху. Мама меня прижимает, а отец кричит, что я – их шанс, что нужно взять мозг, там концентрация вещества будет выше. И мама тоже кричит. Что он обезумел, что все… все закончено. Он ее толкнул. Дернул меня за руку. Я тоже закричала. Со страху. Его укусила, а он меня ударил. Он никогда меня не бил.
Она разглядывала бледную кожу с крохотным шрамиком.
– Я спряталась, вырвалась и спряталась за столом. А он сказал, что это бесполезно. Что я всего-навсего ребенок. Ничем от других не отличаюсь, и вообще… будут еще дети. А он гений и должен жить. И тогда мама его ударила. Кочергой. По голове. А потом еще по спине… и попала острой частью… проткнула… и вытащила. Засмеялась так громко-громко.
– Девочка…
Аглая закрыла лицо руками.
– Она сказала мне уходить… сказала, что ошибалась, что нельзя позволить заразе и дальше… надо, чтобы дом сгорел. Весь. Она вытащила полено из камина. И второе… я сидела тихо-тихо. Было так страшно, потом она вдруг споткнулась и упала. Огонь же пополз… я смотрела на него. Надо было уходить, а я сидела и смотрела. Пока не появились вы…
– Я опоздал.
Аглая покачала головой.
– Вы пришли вовремя. Как понимаю, тогда температура поднялась достаточно высоко, чтобы убить возбудителя. Поэтому вы не заразились. А я… мне или повезло, или у него действительно получилось.
– Повезло, – жестко отрезала Властимира.
– Да, бабушка… я тоже так думаю.
– Я сжег поместье. Потом уже и вашу лабораторию. Всю. Закрытую библиотеку тоже. Я опасался, что если пришлют кого расследовать, то…
Суд.
Слухи, которых не избежать, и самого чудовищного свойства. Хотя что может быть чудовищнее-то? Вообразить сложно. А стало быть, гибель рода, репутацию которого не восстановить после такого-то… Что было бы с нею?
Заступился бы Александр? Несомненно.
Он не из тех, кто бросает своих, а Властимира давно уж стала близка, но ему и без того приходилось тяжко. А неподсудные Одовецкие вполне могли бы стать причиной нового бунта.
– Спасибо, – ей с трудом удалось разлепить губы, чтобы произнести одно это слово. И рука, стиснувшая плечо, показала: ждали. А еще Властимира склонила голову, прижалась к этой руке, зажмурилась, слезы сглатывая.
За что они так… с нею?
С людьми? Вечное искушение, которому и без того сложно противостоять. Ей ли не знать? Когда сила бурлит, когда кажется, что одним движением руки ты способна изменить мир, и это недалеко от правды. Так просто вообразить себя если не Господом, то всяко ангелом его.
А дальше…
Позволить одно. И другое. И, убедившись, что все верно, все правильно, решить, будто ты отныне и всегда прав. Во всем.
А уж призрак живой воды, способной исцелить любую болезнь, многих довел до безумия.
– Бабушка, – Аглая встала, тронула одной рукой нитку жемчуга. – Я, наверное, пойду, да? Я… мне надо к одному человеку заглянуть, а ты не думай. Просто не думай. Нам с тобой повезло и…
И еще как повезло.
Дубыня, мрачный, неповоротливый, тоже уходит, двигаясь при всей неповоротливости своей тихо, что кот.
– Почему раньше не сказали?
– Сперва разбирались. Мальчишка же. Хотел выяснить, что да как… твой зятек не сам же грязную работу делал. Стало быть, имелись люди. А те люди знали, чего им знать не велено было. Да еще слушок пошел, что только вашей кровью остановить заразу можно, что, мол, госпожа собой пожертвовала… Она-то пожертвовала, а ты и Аглая остались. Понимаешь?
Еще как.
Люди… они люди. И в слабости своей тоже. А страх их вовсе меняет, и вот уже призрачная надежда излечиться самому или спасти кого-то близкого…
– Потому и охраняли вас, пока все не обляжется.
– А я сбежала…
– Сбежала, – подтвердил Довгарт. – Недалеко, правда…
– Следил?
– Приглядывал.
– Почему?
– Ты бы ответов искать стала. Да и не верила… расскажи бы мы про твоего зятька, про дочку, неужто поверила бы? Тем паче что поместье Дубынюшка старательно вычистил. И свидетелей, кто и вправду мог чего сказать… хотя тут зараза сама постаралась.
Тишина.
И птичек за окном слыхать. Соловьи, чтоб их. На севере соловьи тоже поют, ночами. Наверняка все еще поют, хотя годы прошли, а розарий, матушкой созданный, захирел. Но птицам-то что до забот человеческих.
– Мог бы и написать.
– Чтоб ты еще дальше сбежала?
– А сюда…
– Как сказали, что собираешься, то и я решил: давненько при дворе не показывался. И вообще… у меня, между прочим, внучка имеется. Мужа ей подыскать надобно. Только ж разве позволит? Вся в батьку. Упрямая и дурковатая.
– Не греши на девочку…
– Я не грешу. Я горжусь.
– Сядь уже, в ногах правды нет.
– А где она есть? – Но совета Довгарт послушался, сел рядышком и за руку взял, погладил пальцы. Спросил: – Вернешься?
Ей бы ответить, что всенепременно, но… куда? Как?
Вновь взглянуть на пепелище? Пусть расчищенное, пусть прикрытое ковром травяным и почти даже на пепелище собственно не похожее? Пересчитать молоденькие березки, которые на нем выросли? И постановить… возродить усадьбу?
Или же, напротив, бросить, как оно есть, и отстроить новую?
Но все равно там все будет как прежде. И не так, как прежде, одновременно. И она, глядя на разросшийся, забуявший черемуховый куст, станет гадать, почему ей в голову не пришло, что…
– Не знаю… – она погладила морщинистую руку. – Я… и хочу, и боюсь. Там все… напоминать станет.
– Станет, – согласился Довгарт. – Если за прошлым вздыхать, то всенепременно станет.
– А что еще делать?
– Дело.
– Какое?
Таровицкий подбородок почесал. Щетина пробилась. У него она всегда быстро отрастала, отчего он злился, потому как бороды в то время уже вышли из моды. Правда, после опять вошли и снова вышли.
– Мне тут предложили, точнее, поручили… не только мне… в общем, тут кто-то сильно умный посчитал, что магов в империи больше, чем мест в университете. И не дело это, когда одаренные люди вместо службы императору дурью маются да в заговоры лезут. Они-то университет расширят, само собой, но понимаешь же, что ширить его сильно некуда. Вот и пришла мысль, что второй нужен… под императорскою рукой чтобы. А где я и где университет?
