Затем я увидел направляющегося к нам Фолько, также в сопровождении двух человек. Монтикола остановился недалеко от реки. Мы ждали, сидя на конях. У меня пересохло во рту. Мне хотелось быть там и – одновременно – в любом другом месте земного шара. Была весна. Пели птицы. Почему бы им не петь?
Монтикола заговорил первым. Он всегда был более нетерпеливым.
– Приветствую! Открыть шлюзы, чтобы стало еще интереснее? – спросил он.
– Я так и думал, что ты это скажешь, – спокойно ответил Фолько. – Не будем этого делать. Я не позаботился захватить с собой какую-нибудь лодку.
Монтикола искренне рассмеялся:
– Я тоже. – Выражение его лица изменилось. – Я слышал о Мачере, д’Акорси. Кажется, герцог с ними разобрался, но мне жаль ту девушку, Адрию.
Я не ожидал, что он начнет с этого. Сглотнул, надеясь, что никто не заметил. Впрочем, вряд ли им сейчас до меня.
– Любезно с твоей стороны так говорить, – ответил Фолько все еще спокойно и бросил на меня внимательный взгляд своего единственного глаза. – Ты привел человека, которому тоже очень жаль узнать об этом.
Он хотел меня разоблачить? Пытался это сделать? Монтикола знал, что мне известно, кто такая Адрия; я рассказал ему о ней в Бискио перед скачками. Я солгал тогда только насчет того, как познакомился с ней. Был ли в его словах какой-то подтекст? Мне снова не хватало опыта, чтобы понять это.
– Это так, мой господин. Она даже начала покупать у меня книги в Серессе, – сказал я.
– Для книготорговца вы забрались далеко от дома, Гвиданио Черра.
Я не думал, что он помнит мое имя.
– Я больше не…
– Он является представителем Совета Двенадцати, присланным получить с меня портовый сбор. – Голос Монтиколы звучал резко.
– Вот как! И заплатить тебе за эту армию?
Перед этим Фолько смотрел на Монтиколу, но теперь опять повернулся ко мне и покачал головой:
– Вы воображаете, что это для меня неожиданность, то, что Сересса – и Мачера – предпочитают, чтобы Бискио не был взят? – Он снова посмотрел на Монтиколу. – Вы думаете, я не пойму без этого вашей демонстрации? Или Пьеро Сарди не поймет?
Монтикола пожал плечами, но у меня возникло ощущение, что он недоволен. Слишком незначительным вышел эффект от того, что он привез меня сюда. А скорее – совсем никакого эффекта. Я молчал. Помню, что почувствовал страх. Это двое умели заставить людей бояться.
– Что ж, отлично. Полагаю, в таком случае этот человек может вернуться домой, – сказал Монтикола.
– Какое мне дело до того, что он сделает? – спросил Фолько д’Акорси.
Он опять взглянул на меня, и я помню, что увидел – или подумал, что увидел, – разочарование. Я его не понял и до сих пор не понимаю, вспоминая об этом. Почему они вообще говорили обо мне? Со мной? Или это давало им возможность подобраться к другой теме? Так можно начать разговор с вопроса о состоянии виноградников или лошадей собеседника перед тем, как прикончить его?
– Ты бы хотел убить меня здесь, не так ли?
Именно Монтикола произнес это вслух. Но с тем же успехом это мог бы сказать и другой, подумал я.
Фолько улыбнулся, непринужденно сидя в седле своего великолепного коня.
– А ты не испытываешь подобного желания?
Теобальдо не ответил на его улыбку.
– Нет. Оно всегда со мной, д’Акорси. Мне достаточно лишь вспомнить о лжи насчет твоей сестры. О том, что вы ее так использовали.
– Не надо о ней говорить, – сказал Фолько.
– Почему? Из страха? Я должен тебя бояться? Или потому, что всякий раз при этом я разоблачаю твоего отца – и тебя – в глазах всего мира, как лжецов?
– Нет. Из простой порядочности по отношению к мертвым, Ремиджио. У тебя есть хоть немного порядочности?
– Есть. Всегда есть. А у твоего отца она была? А у тебя, даже сейчас?
Я увидел, как человек рядом с Фолько натянул поводья своего коня, будто боролся с гневом. Монтикола тоже увидел это.
– Альдо Чино! – весело произнес он. – Скажи, ты в последнее время помог какой-нибудь из дочерей Джада перебраться через стену после наступления темноты?
Я понятия не имел, о чем он говорит. Названный человек, кузен Фолько и его лейтенант, ничего не ответил, однако сильно побледнел.
У Фолько, когда он смотрел на Монтиколу, была такая гримаса, которую я бы не хотел видеть на лице, обращенном ко мне. Он сказал:
– Оставим в покое мертвых – и недавно, и давно почивших. Помолимся и будем надеяться, что они сейчас у Джада. Мы можем это сделать?
На лице Монтиколы появилось странное выражение. Вызывающее, гневное, горестное?
– Мертвые всегда были твоими орудиями, д’Акорси. Как недавно, так и давно. Странно слышать из твоих уст эти ханжеские речи.
Фолько грубо выругался.
– Чего ты хочешь, приятель?
Теобальдо снова рассмеялся, на этого раз невесело:
– Чего я хочу? Защитить Бискио от Фиренты. Мне за это платят. Если я здесь убью достаточно твоих людей, это будет сделано.
– Ты хочешь устроить сражение?
Жест одной рукой, почти яростный:
– Фолько, во имя Джада, это ты собрал здесь войско! Я направлялся в Бискио. Чего хочешь ты? Отомстить за позор двадцатипятилетней давности? Этого я тебе дать не могу.
Я все еще не понимал, но кое-что увидел в Фолько, увидел, как напряглось его лицо. Кузен смотрел на него. Д’Акорси покачал головой:
– Нет, мне было забавно оказаться здесь. Хотелось, чтобы ты увидел, с чем мы направляемся в Бискио. Но если ты хочешь сражения…
Монтикола фыркнул.
– Я знал, что за войско идет в Бискио. Знал вашу численность. А где артиллерия? Ее везет этот тщеславный дурак Борифорте? Лучше его у Пьеро Сарди для тебя никого не нашлось? И ты тоже знаешь, какое у меня войско, раз понял, что у меня имелись на это деньги. – Он махнул рукой в мою сторону, когда произнес это. – Итак… ты уже не хочешь сражаться?
Фолько снова покачал головой:
– Я думал, что хочу. Но это была бы пустая трата сил. Хотя я бы тебя победил.
Короткий смех:
– Ты никогда в жизни не побеждал меня на поле боя.
– А ты меня побеждал? Ты можешь это утверждать перед лицом Джада? Мы бы здесь уничтожили слишком много людей, Ремиджио.
– Это правда. Конечно, можно сразиться друг с другом. Потом твой кузен похоронил бы тебя здесь или увез твое тело домой. Вон те священники совершили бы для тебя похоронный обряд. – Монтикола кивнул в сторону обители. – Потому что, д’Акорси, я по-прежнему считаю: ты заслуживаешь мучительной смерти за то, что сделал с именем Ванетты и с памятью о ней.
