Ее лицо стало еще более настороженным.
– Так это вы стали причиной того, что он узнал, кто я такая?
– Я увидел вас в святилище, когда благословляли коня, и сказал ему, что, если вы участвуете в скачках, значит, это для Фолько. Хотя не сказал ему, кто вы.
– Но он уже знал. – Это было утверждение, а не вопрос.
– Да, – ответил я. – Не знаю откуда.
– Конечно, не знаете. – Ее тон стал резким.
Она не объяснила. Да и зачем? Настроение сразу переменилось. Я знал, что так и будет, когда назову имя Монтиколы. Адрия была племянницей Фолько, работала на него, а я помог человеку, которого он ненавидел больше всех на свете и который ненавидел больше всех его.
Я сказал:
– Он делал ставки на триану, но также на вашу победу.
Медленная улыбка:
– Знаю. Чтобы таким образом нанести поражение Фолько, а потом сказать ему об этом, конечно. Вы не поделились с ним своей догадкой – что я не собираюсь выигрывать скачки?
– Нет, – ответил я. – Я… пока еще не его человек.
– Пока?
– Он предложил мне работу… наставника в Ремиджио.
– Сын Монтиколы старше нас с вами.
– Он в Сарантии. Нет, речь шла о младших сыновьях, сыновьях Джиневры делла Валле.
– А! – воскликнула она. – Это кое-что значит. Итак, вы поедете в Ремиджио?
– Я еще не решил. Он дал мне время на раздумья. По правде говоря, до сегодняшнего вечера.
– Что тут решать? Это большая честь для такого молодого человека. Чем… чем бы вы хотели заниматься вместо этого? – Ее тон изменился.
– Не знаю. – Я понял, что и мой тон изменился. – Раньше собирался вернуться домой, в Серессу. У моего двоюродного брата… книжная лавка. Теперь у меня есть деньги… благодаря вам. Я могу купить долю в его деле, а не просто работать на него.
– Книжная лавка, – повторила она, но я не услышал в ее голосе пренебрежения.
– Я не солдат, – уточнил я.
– Но вы достаточно хорошо ездите верхом, чтобы выиграть гонку у командира наемников?
Она это запомнила и улыбалась – опять немного лукаво.
– Я знаю лошадей.
– Со школы?
– Да. – Я заколебался. – Но я не придворный. У меня… нет никакого положения в обществе… моя госпожа.
Она слегка покачала головой.
– Мне принесли вина. Выпьете чашу?
Я ответил (и откуда что взялось):
– В вашем присутствии у меня и без того кружится голова, госпожа.
Она открыл рот, потом закрыла его.
– Изысканная лесть.
– Вы хотите сказать, для сына портного? – Я произнес это слишком быстро.
Она долго смотрела на меня, прежде чем ответила:
– Мы такие, какие мы есть, а мир таков, каков он есть.
– Простите меня, – сказал я. – Я это знаю. И то, и другое.
Она произнесла – я буду помнить это до конца своих дней:
– Я действительно обещала? В Милазии?
Я снова откашлялся. У меня и правда кружилась голова. Спросил:
– Честно? Нет. Вы…
– Я сказала: «Жалко, что придется отказаться от этого», – перебила она. – Я помню.
– Да. Из-за яда.
Короткая пауза, словно такт, пока ждут музыканты.
– Отчасти из-за этого, да.
Отчасти. Мое сердце колотилось невероятно быстро. Огонь лампы в комнате колебался. Трудно было сказать наверняка, но мне показалось, что на ее щеках по-прежнему горит румянец.
– Вы действительно спасли мне жизнь, – сказала она.
– Вы мне благодарны?
– Должно быть, так. – Она вздохнула, потом произнесла: – Мне надо кое-что вам сказать и задать один вопрос, Гвиданио Черра.
– Да, моя госпожа.
– Вы не можете так меня называть. Сейчас не можете.
Я кивнул.
Она сказала:
– У меня на губах нет яда, однако я опасна иначе… вы должны знать… из-за того, кто я такая. Из-за моей семьи.
Новый кивок. Должно быть, я потерял дар речи.
– Я также… – Теперь она казалась смущенной. Она откашлялась и сказала, или попыталась сказать: – Я должна вас предупредить, что я… что я никогда… мы не можем…
– Мы не можем заняться любовью, – сказал я, – потому что вы никогда этого не делали и не должны забеременеть.
– Да, – подтвердила она. Голос ее звучал едва слышно. – Дело в этом. Да. Спасибо.
– А вопрос?
Она опустила голову, подняла ее снова.
– Есть все-таки… то есть существуют… – Она неожиданно выругалась, как солдат, потом продолжила: – Вы умеете доставить женщине удовольствие по-другому?
И, как я вспоминаю сейчас, оглядываясь назад, мне показалось в тот момент, будто поток света залил комнату. Я посмотрел на нее и осторожно ответил:
– У меня есть кое-какие идеи. И я готов учиться.
Это почти пугает – то, как ее возбуждают его слова. Она больше не ощущает усталости.
Адрия произносит, заставляя голос звучать спокойно, хотя это требует усилий:
– В таком случае я думаю, что вы должны меня поцеловать.
Ей кажется, что он дрожит. Адрия знает, что она сама дрожит. Он делает к ней шаг и останавливается. Она понятия не имеет почему, ей не хочется, чтобы он останавливался. Но теперь он улыбается мягкой улыбкой. Он немного выше ее ростом. Они одни в комнате с кроватью, в этот день, когда она завоевала славу на скачках в Бискио. А он полгода назад спас ей жизнь.
– У меня тоже есть вопрос, если позволите. – Пауза. – Вы умеете доставлять удовольствие мужчине?
Это танец. Танец, который был хорошо известен дома и при дворе. Она сопротивлялась ему, как образу жизни, уехала в Акорси, желая совсем другой жизни, но она хорошо его знает, этот танец, и он не всегда бывает неприятным, решает Адрия.
Она серьезно отвечает:
– У меня есть кое-какие идеи. И я готова учиться.
И она сама делает шаг вперед, обвивает руками его шею и прижимается ртом к его губам. Теперь это безопасно – и опасно.
Философы писали о том, что время не должно рассматривать, как постоянно текущее, о нем можно сказать, что оно ускоряется или замедляется, даже застывает на месте. Я был совершенно согласен, когда мы с Адрией Риполи сплетались телами на кровати в гостинице неподалеку от Бискио, что все это мысли очень мудрые, достойные размышления и сопоставления.
Но тогда мне было не до них.
