Она была способна остановить сердце мужчины, эта женщина.
– Моя госпожа, – произнес я и поспешил сбежать, хотя со стороны казалось, что я шел к лестнице медленно, как и подобает. Я поднялся наверх, вошел в свою комнату. Прислонился спиной к двери.
Меня трясло. Помню, как смотрел на свои дрожащие руки.
Я только что решил, стоя перед Монтиколой там, в коридоре, что не поеду к нему. Потому что все эти события вдруг ошеломили меня? Потому что он меня пугал? Пугало это ощущение, что стоит произнести одно неверное слово?..
Он внушал ужас почти всем, так же, как и Фолько. В этом они были одинаковы. Оглядываясь назад, думаю, что они пугали друг друга, хотя оба убили бы того, кто это скажет.
Я уже пожил в опасном дворце – во дворце Уберто Милазийского, где погибали люди; двое из них погибли от моей руки. Возможно, я не чувствовал себя готовым к еще одному такому дворцу? Возможно, в ту ночь, ненадолго вкусив жизни огромного мира, я почувствовал, что с меня хватит? Дома будет лучше, спокойнее. Родители, кузен, лавка, чтение книг, каналы и мосты, которые я помнил.
Не знаю. Не знаю.
Нам нравится думать или притворяться, что мы знаем, что делаем в своей жизни. Это, может быть, ложь. Дуют ветра, нас носят волны, поливают дожди, когда непогода застает человека ночью под открытым небом, когда молнии раскалывают небо, а иногда и его сердце, когда гром обрушивается на него, напоминая о смерти.
Мы стараемся устоять, как можем. Идем вперед, насколько хватает сил, надеемся на свет, доброту, милосердие, на самих себя и на тех, кого любим.
Иногда мы находим все это, иногда нет.
Я уехал утром, не повидавшись с ними. Нашел Джила в конюшне вместе с другими лошадьми Ремиджио, оседлал его и выехал. Солнце поднималось справа от меня, когда я покидал Бискио в теплый весенний день. По дороге на север я миновал гостиницу, в которой, возможно, и сейчас еще спала Адрия Риполи, или лежала без сна, или уже уехала оттуда ночью.
Мне не следовало путешествовать одному с таким количеством денег. По меркам любых разбойников, которых я встретил бы, я был богат. Меня легко могли ограбить в этом путешествии, ведь я ехал на дорогом коне, без спутников или охраны и даже без оружия.
Меня не ограбили по пути на север. Иногда колесо Фортуны на время приносит удачу, даже когда поступаешь глупо. Когда солнце поднялось высоко в тот первый ветреный день и все они остались позади, я решил, что, наверное, счастлив. Я спасся, думалось мне. Я попал в тиски между Ремиджио и Акорси, всем тем, что было между ними, и от всего освободился. Кажется, я даже пел, пока ехал. Не помню точно, но у меня была такая привычка, когда я был моложе.
* * *
Очевидно, молодой человек рассказывает свою историю. А историю других людей рассказывает кто-то другой.
За всеми ними стоит создатель, творец. То же самое можно сказать о росписях на купольном своде, или о портрете, нарисованном на деревянной поверхности по грунтовке, а не маслом на холсте, – всему есть своя причина. То же касается скульптурного изображения рук. Человек ваял их и при этом делал свой выбор.
Одна песня напоминает о доме, другая песня вызывает страх, что этот дом попадет в руки тех, кто его разрушит. Поэт ставит бокалы с вином на бортик фонтана под звездами. Художник помещает образ своей умершей жены на свод купола… среди звезд. Танцовщица сливается с музыкой, под которую она танцует, до тех пор, пока та звучит. Кто-то сочинил эту музыку, кто-то исполняет ее, пока она танцует.
А вот о чем рассказывают другие истории…
Жили однажды два молодых человека, оба очень многообещающие, ни на кого не похожие, и даже более того. Оба уже водили солдат в битвы. Один был высоким, хорошо сложенным, искусно владел оружием, был отличным наездником, тактиком и стратегом. Его нрав был горяч, но молодой человек учился владеть собой, использовать к своей пользе эту черту характера. Его отец завоевал город-государство и передал его сыну, так что он уже был правителем. Отец сделал ему еще один подарок: прожил достаточно долго, чтобы мальчик успел стать мужчиной, набрать силу и удержать свой город, который назывался Ремиджио.
Другой, из Акорси, был ниже ростом, с юности широкогрудый и с покатыми плечами, совсем некрасивый. Тогда у него еще было два глаза, он отличался быстрым, острым, натренированным умом, а кроме того славился такой силой, что никто не соглашался бороться с ним даже ради развлечения; когда-то он убил человека (случайно) во время схватки во дворце Мачеры. В бою он сражался тяжелым мечом, и тот меч был беспощаден. Его дед, также наемник, женился на дочери правителя Акорси и получил город по наследству, поэтому юноша мог претендовать на звание дворянина во втором поколении, – на одно поколение больше, чем первый, из Ремиджио.
Такие вещи были важны в том мире.
Владелец Акорси лишился глаза не по вине высокого юноши из Ремиджио. Их долгая война началась по другой причине, хотя она действительно была долгой, и некоторые считают, что из-за глаза. Только это не так.
Она очень грустная – история о том, как началась эта вражда, и началась она задолго до этих двоих. Они ее получили в наследство вместе со всем остальным. Дедушка-наемник из Акорси соблазнил тетушку юноши из Ремиджио и после похвалялся этим, что стало причиной ее смерти от руки мужа.
Подобные вещи часто начинаются с разговоров. Истории тоже важны.
Вскоре после этого высокий, красивый мужчина, еще не правитель Ремиджио, еще очень молодой, отправился в некий приют Дочерей Джада, чтобы найти там единственную сестру второго мужчины, и…
А, видите, как начинается другая история? Как одна история дает начало следующей, а затем множеству других? Потому что он не нападал на нее той ночью, хотя миру рассказали, что он это сделал, – и эту историю продолжали распространять, потому что она устраивала некоторых людей.
Но когда сестра Фолько Чино, Ванетта, в первый раз после этого говорила с отцом и братом, она сказала, что Теобальдо Монтикола проник в ее покои ночью, взобравшись по стене, и сначала напугал ее, но что он – она поклялась в этом перед Джадом своей надеждой на милосердие и свет после смерти – и пальцем ее не тронул.
Они разговаривали очень долго, сказала Ванетта, но не призналась о чем. А перед уходом он поклонился и выразил сожаление, что напугал ее.
И ее отец, правитель Акорси, приказал ей очень убедительно (он умел убеждать, этот человек), чтобы она никому никогда не рассказывала о том, что нападения не было.
Ей велели хранить молчание до конца ее дней о том, что произошло в действительности, позволить миру отнести это молчание на счет благочестия или стыда, как ему будет угодно. Но она не должна никогда говорить об этом, ей понятно?
Вот так девушка стала еще одним оружием в войне. Она умерла совсем молодой в год эпидемии чумы, но жизнь, которую она вела, была гораздо более интересной, чем можно вообразить жизнь в обители Дочерей Джада. Ведь она не находилась там постоянно.
