Гриша так и не возвращался, и на третий день стало понятно почему. Поздним вечером вернулась очередная походная группа, прочесывающая местность. Нашли. Нашли милого паренька, способного превращаться в циркового медведя и на потеху детям ездящего на велосипеде. Мертвым. В заранее выкопанной яме и припорошенным ветками и землей.
Значит, бедный улыбчивый кудрявый Григорий и стал жертвой обстоятельств. Может, Фенрир решил, что лучший способ слиться с местными обитателями, это подобрать того, кто близок ему по духу? То есть такого же оборотня? Но почему тогда он так резко исчез после обнаружения Марины? Решил, что его миссия выполнена? Или его кто-то спугнул?
Только вот если спугнул, разве мы не должны были не досчитаться еще кого-то? Или всё же он до сих пор среди нас? Смотрю, как Дима со Стасом помогают отнести притащенное с леса тело в шатер, и пытаюсь вспомнить тот день. Тот самый день, что я провела в краткосрочном бегстве и за который всё так резко изменилось.
Мы с Димой уехали до обеда и Гриша, вернее уже не Гриша, точно тогда ещё был там... Да и на манеже постоянно кто-то бывает, значит Марину подвесили лишь ближе к ночи, незадолго до нашего приезда. А вот убить могли и раньше. То есть какое-то время её мертвое тело пробыло в лагере? Ужас.
Однако найденное мной сердце было предельно свежим, то есть принесли его в трейлер буквально перед нашим возвращением. Но там была Ева, которая уже к тому времени мирно посапывала.
А если нет? “Твоей подруге ужасно повезло, иначе это могло быть и ее сердце”… А что если я как-то неправильно поняла смысл этой фразы? А что если… Нашариваю в наступивших сумерках силуэт девчонки. Вон она стоит. Замечает мой взгляд, разворачивается и уходит в сторону стоянки.
От ужаса за собственную догадку сводит ноги и колет в боку. Не может быть… Да, она была эти дни какая-то немного отстраненная, но вполне обычная, хотя… Не может быть. Нет, нет, нет. Пускай я ошиблась, умоляю…
Выскакиваю на парковку, но от Евы уже не осталось и следа. Где она?
— Ева! — голос не слушается, а на глаза наворачиваются непрошеные слезы. — Ева, пожалуйста, это не смешно. Скажи, что это?
Позади, совсем-совсем рядом, доносится шорох. Боюсь повернуться. Больше всего на свете боюсь сейчас повернуться. Стою и чувствую, как горит спина под чьим-то взглядом. Обреченно прикрываю глаза. Знаю, что сейчас будет.
— Где она?
— Там же, где скоро окажешься и ты.
Мертвая хватка впивается в шею. Хруст. Чернота.
ФЕЙЕРВЕРК
Шея болит неимоверно. Да всё тело болит от неудобной позы. Ноги подвернуты, руки запрокинуты наверх, что-то холодное металлическое впивается в запястья и в спину. Виски ломит, а веки вообще не слушаются. В голове царит каша…
— Доброе утро, солнышко. Как спалось? – доносится до меня знакомый голос. Знакомый, да не совсем. Интонации, интонации не те.
Заставляю себя открыть глаза. Мало. Через падающие на лицо волосы ничего непонятно. С трудом поднимаю голову, игнорируя противный хруст в шее. Ох, что угодно, только не это…
Ева. Стоит передо мной, расслабленно покачивается из стороны в сторону и накручивает на палец золотистый локон. В жизни нельзя было бы подумать, что что-то не так, но это не она. Ева никогда бы так не стояла. Как, как я не заметила раньше?
— Где она? — в горле словно бетонная крошка, слова даются через хрип.
— Так здесь же… — псевдо-Ева расплывается в улыбке, показывая на себя. — Не узнаешь?
— Где она?!
— Какая ты скучная.
Светлые глаза разочаровано закатываются к серому унылому потолку. Да все тут серое и унылое. Голый бетон, старая рухлядь, когда-то называющаяся мебелью, давящий полумрак и куча труб.
Проржавевших, с отколупавшейся краской, за одну из которых я и прикована наручниками. Как оригинально. А еще запах. Противный запах сырости с нотками гниения. Где я? В подвале истлевшего до последнего гвоздя дома?
— Что с Евой?
— Что же ты не угомонишься? Все с ней нормально. Она жива… пока что. Валяется где-то там, — псевдо-Ева без особого воодушевления махнула рукой в сторону бесконечного неосвещаемого туннеля.
Нет, точно не подвал. Такое ощущение, что мы под землей, если не в канализационном туннеле, то в чем-то ужасно похожем. Тогда и аромат понятен. Пытаюсь выпрямиться и пошевелить затекшими руками, но плечи настолько свело, что я уже почти не чувствую собственного тела. Сколько часов я так провисела?
Ладно. Это не так важно.
— Почему?
— Что почему? — не понял оборотень.
— Почему она жива? Остальных ты долго не думал, прежде чем убить.
Такая похожая и такая другая Ева присаживается передо мной на корточках. Не могу смотреть на знакомое лицо, начинает моментально знобить, но и отвести взгляд тоже не могу.
— А не очевидно? Она тебе дорога. Убью её, и тогда мы с тобой точно не наладим общения. А вот те две пигалицы дружественных чувств у тебя никогда не вызывали. И вообще… ты должна быть благодарна. Одна много болтала, другая много ябедничала. Ты ведь и сама была бы не против от них избавиться. Разве нет?
С ужасом и недоверием пытаюсь всмотреться в это лицо, найти хоть что-то, хоть какой-то дефект, чтобы окончательно убедить подсознание, что передо мной не Ева. Нет, я знаю это, разум знает это, но глаза… глаза не желают верить.
Ищу и ничего не нахожу. Все идентично, до малейшей родинки возле носа и неровных дуг бровей. Невероятно. Знала же, что такое возможно, но столкнуться лично…
— Наладить общение? Только для меня это звучит абсурдно?
— Ну с чего же. У нас с тобой куда больше общего, чем можно подумать, — псевдо-Ева с интересом рассматривает свои взметнувшиеся в воздух женские пальчики. — Знаешь, это тело куда привлекательней предыдущего, но такое… крошечное.
— Так предстань в истинном виде. Этот маскарад уже не нужен.
На самом деле я просто ужасно хочу, чтобы поддельное лицо Евы перестало мельтешить рядом. Это невыносимо. Только мысль, что настоящая она еще жива, вселяет хоть какую-то твердость и способность оттеснять посторонние мысли.
— Но это так весело. А если вот так? — женское лицо смазывается, вминается и вытягивается как мягкий пластилин, лицевые мышцы какое-то время дергаются в примерзких конвульсиях, и вот уже передо мной сидит Стас. Непроизвольно сглатываю, когда его рука тянется ко мне. Но оборотень недоволен. — Нет, не так. Этот брат у нас оказался за бортом, — несколько секунд и вместо Стаса напротив меня уже маячит Дима. Вот это уже перегиб. Чувствую горячие пальцы на щеке и непроизвольно отстраняюсь, насколько позволяет впивающаяся в спину ледяная труба. — Да, вот то, что нужно.
Теряю драгоценное время, чтобы собрать по закоулкам решительность. Снова поднимаю глаза, только вот никого уже не обманешь. Меня одаривают знакомой до боли улыбкой, отчего в горле образуется горький ком.
