– Ужин был очень вкусный, тетя Морген.
– Знаю, я же готовила. Он был очень-очень-очень вкусный, черт бы его побрал, но если тебе не сказать, что это за блюдо, ты так и будешь сидеть, тыкая вилкой в тарелку, в лучшем случае, заметишь, что у нас уже месяц как новая посуда. Я все убеждаю себя, что такого не может быть, мы ведь не чужие друг другу. – Морген аккуратно затушила сигарету. – Я не хочу сказать, что имею право на твою любовь только потому, что столько лет заботилась о тебе, как о собственной дочери. Надо быть полной дурой, чтобы так думать. За свою жизнь любви я заслужила больше, а получила меньше, чем кто бы то ни было. Но видит Бог, – добавила она, смягчившись, и даже с легкой улыбкой, – видит Бог, одна я в богадельню не поеду.
Она, не отрываясь, смотрела на тетю Морген, на ее крупное некрасивое лицо с притворной улыбкой на приоткрытых губах, и думала о том, что нельзя вот так разглядывать людей, они не картины в музее. Ни по глазам, ни по губам, ни по бровям, ни по морщинам на тетином лице она не могла определить, что оно выражает – страх, беспокойство, надежду, исступление? А может, она вообще видела перед собой маску, не имевшую ничего общего с тем, что творилось у тети Морген в душе? У индийского принца было красивое лицо, у генерала Оуэна – уставшее, а лицо тети Морген художник изобразил слишком подробно и слишком сильно затушевал. В портрете не должно быть лишних линий, черт, которые могут исказить образ, только самое важное. Тете Морген на портрете под названием «Боль» она бы уменьшила нос, привлекавший к себе слишком много внимания, сделала бы тоньше брови, придававшие лицу выражение бессловесного, животного страдания, и вообще облегчила бы…
– Мне кажется, я очень терпелива, – холодно сказала тетя Морген.
– Тетя Морген, – медленно проговорила она, – знаешь, о чем я думала сегодня в музее?
– Нет. И о чем же ты думала?
– Я думала, каково это – быть узником, приговоренным к смерти. Ты смотришь на солнце, на небо, на деревья, смотришь в последний раз, и они кажутся тебе до того яркими и необыкновенными, словно ты никогда прежде не видел таких красок, и тебе так жаль расставаться с этим миром. А потом тебе вдруг объявляют помилование, и ты просыпаешься на следующее утро и понимаешь, что жизнь продолжается. Сможешь ли ты смотреть на мир и видеть, как прежде, самые обыкновенные солнце, небо и деревья, ничуть не изменившиеся после того, как тебе отменили смертный приговор?
– И?
– Вот о чем я думала сегодня в музее.
– А сейчас? – спросила тетя Морген, тяжело поднимаясь из-за стола. – С твоего позволения, – она взяла со стола кофейные чашки, – я об этом думать не буду. Как-нибудь в другой раз, когда забот будет поменьше. Моих приземленных забот. – И она с грохотом поставила чашки в раковину.
– Ей еще многому предстоит научиться, – мягко сказал доктор Райт, как будто они с Морген шли вдвоем, – заново пройти длинный путь. Нам не стоит быть слишком требовательными.
– Холодная, бессердечная сосулька! – бросила Морген через плечо племяннице, которая шла за ними.
– У меня такое впечатление, будто она… как бы выразиться… пустой сосуд, да простит мне твоя племянница столь неизящное сравнение. Хотя она, моя дорогая Морген, и завладела зáмком безраздельно, победа далась ей слишком большой ценой.
Доктор остановился, а его спутницы, не заметив этого, пошли дальше. Спохватившись, они обернулись и увидели, как он красноречиво машет им сложенным зонтом.
– Такой чудесный вечер, – сказал доктор. – Не ходила бы ты за ней по пятам, Морген. Попробую объяснить по-другому. Она почти полностью утратила способность испытывать эмоции. Ее сознание воспринимает факты, память ясная, но чувства парализованы. Возьмем кого-нибудь, к кому в период болезни у нее было неоднозначное отношение. – Доктор задумался, хотел что-то сказать, но потом снова замолчал. – Доктора Райана, – изрек он наконец, весьма довольный собой. – В разных случаях он вызывал у нее разные чувства – то лютую ненависть, то глубокое уважение. А теперь предположим, что она вспомнила обстоятельства, в которых испытывала эти противоположные чувства. Какое из них – при том, что оба одинаково сильные – она будет испытывать теперь?
– Кому есть дело до Райана? – спросила Морген. – Я двадцать лет…
– С твоего позволения, – перебил доктор, потрясая зонтом перед Морген, – я продолжу. Как ты помнишь – полагаю, с этим никто не будет спорить, даже ты, Морген, – какую бы область мы ни взяли, везде была вражда, я бы сказал, открытая война. Диаметрально противоположные взгляды, – ритмично шагая, излагал доктор, – по любому вопросу. Следовательно, чувства, – он опять потряс зонтом, так что Морген пришлось выставить вперед руку, – взаимоуничтожились – назовем это так. Стороны не приняли никакого решения, не достигли компромисса, не объявили перемирия. И наш долг, Морген, – доктор слегка повысил голос, – наш долг – заселить эту планету, наполнить пустой сосуд, поделиться нашими эмоциональными ресурсами, чтобы бедное дитя могло вернуться к жизни. У нас ответственная миссия. Благодаря нам у твоей племянницы появятся взгляды и предпочтения. Нам предоставлена уникальная возможность заново создать человека, прекрасное, разумное существо, взять лучшее из нашего опыта и подарить тому, кто его лишен!
– Ты можешь быть ей мамочкой, – проворчала Морген, – а я буду папочкой, и подарю я ей хорошую…
– Мы все время спорим, – с сожалением заметил доктор. – Мне кажется, мы похожи на престарелую пару. Как будто злой волшебник и дракон из сказки в конце концов поженились и жили долго и счастливо.
Морген засмеялась. К ней вернулось прежнее благодушие.
– Ох уж эти твои пустые сосуды! Я называю это словоблудием. Что ж, – добавила она, взяв племянницу за руку, – начнем все заново, как добрые друзья. Тебе нравится ее прическа? – спросила она у доктора.
– Не очень женственно, но, пожалуй, ей идет.
– Думаю, привыкну. – Свернув к дому, Морген сделала несколько шагов и обернулась. – Запомните: ради всего святого, не просите Верджила петь.
– Морген! – обрадовалась открывшая дверь миссис Эрроу. – Доктор Райт, верно? Без луны так темно, но я, разумеется, знала, что вы придете. Кто, если не вы? Как поживаешь, милая?
– Чудесный вечер, чудесный, – добавил мистер Эрроу, стоявший с протянутыми руками в ожидании верхней одежды, которую миссис Эрроу забрала у гостей.
Жена отдала мистеру Эрроу три легких пальто, в его руках почему-то казавшиеся тяжелой ношей, а сверху аккуратно положила шляпу и зонт доктора Райта. Не зная, что со всем этим делать, мистер Эрроу растерянно топтался в прихожей, пока миссис Эрроу не подвела его к шкафу и не забрала вещи. Мистер Эрроу поставил зонт в подставку, повесил шляпу на крючок, а пальто – на вешалки.
Пока мистер и миссис Эрроу суетились у шкафа, беспокоясь, как бы ненароком не подмести пол длинным пальто доктора Райта и не положить платок Морген к теплым шарфам, Морген на правах главного гостя, знавшего Рут и Верджила Эрроу с детства и уже давно чувствовавшего себя здесь как дома, провела племянницу и доктора в гостиную.
