– Прошу. – Он пригласил их к креслам и сделал вид, что не заметил задержавшейся на весу руки княжны.
Визит этот, согласованный еще на прошлой неделе, теперь виделся ему ненужным и даже сомнительным. С позапрошлой ночи, казалось ему, шел отсчет другой, новой жизни, и странно, что его гости ничего не знают об этом. С Магдой они были близки больше года, ни от кого это не скрывалось больше месяца, и вот теперь им предстояло обсуждать условия покупки императорским двором каких-то княжеских угодий.
Наклонив голову, Александр оценивающе, точно только теперь впервые видел их, смотрел на князя и княжну. Магда, конечно, была обижена из-за оставленной без пожатия руки, поэтому ответила надменным взглядом, отвернулась и уставилась на каминную полку. Нимало не заботясь ее обидой, этой игрой, которую знал очень хорошо, он обратился к князю:
– Как добрались?
Князь заскрипел креслом, доставая из кармана платок; несмотря на прохладу, он вспотел, острова пудры выступали на его покрасневшей лысине.
– Имели честь слушать вас в комитете… в этом… как его… – Он взял платок и мял его в руке.
– Рожениц, – подсказала Магда, не отрываясь от камина.
– Да, – кивнул князь. – И этот патер…
– Ах так, – воскликнул Александр, радуясь, что они могут говорить о чем-то постороннем, и развернулся к князю. – И что же патер?
Князь вытер шею.
– А что патер… Самоуверенный, доложу вам, наглый тип.
Александр знал, что князь стоял во главе горнодобывающей компании, среди основных пайщиков которой были лютеране, причем не обычные, а иоанниты из числа мальтийских рыцарей, что эта публика досаждала ему и требовала, чтоб через дочь он давил на Александра и тем пытался стронуть с места дело об интердикте. Несмотря на то что это было табу при их встречах, за неимением лучшего Александр решился говорить о мальтийцах – краем глаза он видел, что Магда уже смотрела на него, а не на каминную полку.
– И как же ваши католические протестанты, – спросил он, – ваши рыцари-акционеры не натравили его и на вас?
Вошел лакей с подносом, и, пока он расставлял на столе бутылки и вазы, князь смотрел на слугу так, будто нетактичный вопрос исходил от него, а не от цесаревича. Насторожилась и Магда. Уже в лице, в плечах, во всей ладной фигурке ее просыпалась та грациозная, бесстыдная подвижность, которой Александр был так очарован когда-то.
– По правде говоря, я боялся этого, – расстроенно сказал князь. – В комитете, как вы понимаете, были мои пайщики.
– А этот ваш падре, между прочим, смотрел на меня, – заявила Магда.
– Магда… – сконфузился князь.
Княжна с напускной надменностью оглянулась на отца.
– Смотрел-смотрел.
– Прекрати, ради бога.
– И все равно смотрел!
– Хватит фантазий, прошу тебя!
Александр взял яблоко и стал есть, глядя в окно. За словами о комитете, за всей этой чепухой о роженицах и католиках маячил заранее оговоренный пункт, что в определенный день именитый папаша привозит именитую дочь на свидание к именитому болвану, и само самой разумелось явление повода, чтобы дочь осталась во дворце на ночь. Вспомнил он и о том, что на сегодня ему была приготовлена спальня в гостевом, так называемом садовничьем коттедже. Он чувствовал, что князь и княжна недоуменно смотрят на него, но чем дольше продолжалась пауза, тем более в нем крепло чувство, что, пророни сейчас кто-нибудь из них хоть слово, он выскажет все, что думает о коттедже. Но тишина разрядилась прежде – вошел камердинер и сказал, что посыльный ждет с сообщением.
– Вот как? – Александр бросил огрызок в вазу и вышел в прихожую.
Тут он увидел запыхавшегося гвардейца.
– Ваше высочество, господина капитана… то есть… майора привезли из города… – заговорил тот, стоя навытяжку. – …в общем, в городе был… и они ранены… и просили вас, если можно…
– Кто?
– Господин… майор.
– Хорошо. – Александр отпер двери и, отдуваясь, сбежал по лестнице. Занятый своими мыслями, он плохо слышал гвардейца и совсем не понял, что произошло в городе. – Так, значит, Андрей? – спросил он на ходу, припадая на ногу.
– Так точно, ваше высочество, – отвечал гвардеец. – Их сиятельство.
– И что?
– Не то ранение у них, не то контузия…
Александр встал как вкопанный, и гвардеец едва не налетел на него сзади.
– А за каким чертом он был в городе?
– Не могу знать.
– Жив?
– Так точно.
Они двинулись дальше. Сознание того, что сейчас он может оказаться вблизи третьей палаты и, не исключено, заглянет к ней, радовало и пугало Александра. Он щурился на солнце, дух сырой земли и прели кружил ему голову. Он думал – и эта мысль была не столько мыслью, сколько самим солнечным светом, – что никакие обстоятельства не могут заслонить от него мира и что он, частица этого мира, может лишь тогда испытывать страдания, когда будет страдать и мир, а возможно ли такое вообще? Это детское откровение мнилось ему чем-то неслыханным, тем, что не переживал еще ни один человек, и живо напомнило один из таких же светлых секретов детства – чуткие, желтоватые, прокуренные пальцы отца, который, как убеждали Александра, был некурящий и даже учредил какие-то шутовские штрафы для дворцовых курильщиков. Сам Александр – сказывалась кровь – тоже покуривал, но принимал такие меры конспирации, что никто, кроме камердинера, делившегося с ним сигаретами, не знал об этом.
У калитки госпиталя гвардеец коснулся его локтя:
– Виноват, ваше высочество…
– Что?
– Господин майор, их сиятельство, у себя.
– У себя?
– Так точно. Дома, ваше высочество. Не здесь.
– Что же ты сразу не сказал?
– Виноват…
Задумавшись на минуту, Александр все же хотел идти в госпиталь, идти, несмотря ни на что, но неожиданно сильный, даже ошеломляющий испуг при мысли о третьей палате и о том, что он сейчас так запросто явится перед ней, взял верх – и он прошел мимо калитки.
* * *
Андрей был в постели, с опухшим лицом и с компрессом на голове, и держал под носом окровавленный платок. В ту минуту, когда Александр вошел, стоявший у постели доктор говорил Андрею, что тот только вредит себе чем-то.
– Ничего… – сказал Александр доктору, когда тот обернулся на стук двери.
Андрей смотрел на доктора почти с ненавистью.
– Хорошо, – обратился Александр к доктору. – Оставьте нас.
Доктор пожал плечами, собрал свой чемоданчик и ушел. Андрей с облегчением отвалился на подушку.
– Зачем звал? – спросил Александр.
