Во всем ее теле была усталость, ощущение парения, будто она отдыхала после тяжелой работы. Ей казалось, она продолжает давить в пальцах мяч, но она не видела, что давно обронила его и давит ногу над ушибленным коленом.
* * *
– …Я понимаю: смертию смерть поправ, и все такое, – услышала она незнакомый голос, когда спустилась в вестибюль. Голос доносился из коридора, но звучал в каком-то смежном помещении, скорее всего, в детских покоях. – Но скажи: какого черта? Восстание из мертвых, прилюдно – ура! – все эти бинты, ленточки, запах. Зачем, ей-богу?
Она остановилась у стола.
– Понять нечто, – продолжал голос сосредоточенно, – значит довести – да хотя бы и низвести, как хочешь, – это нечто до уровня моих мозгов.
Зеленое сукно стола было испачкано высохшей землей. В тарелке лежала странно изогнутая, как будто оплавившаяся стальная вилка. Приемничек исчез.
– …то бишь понять – значит упростить? – всплыл слабый, с хрипотцой, голос Хирурга.
– Да, – ответил неизвестный собеседник. – Понять – значит упростить. А как же?.. Что-то знакомое, кстати. Откуда это?
– Если тебе кажется логичным, Феб, что днем светит солнце и на морозе вода становится льдом, то это не понимание. Это только привычный тебе порядок вещей. И порядок этот чужд и непонятен тебе ровно настолько, насколько невообразимы погоды внутри какой-нибудь черной дыры. Понять – всего только исказить… – Хирург говорил не торопясь, покашливая и как будто с полным равнодушием к тому, слушают его или нет.
«Феб», – повторила про себя Диана.
Хирург продолжал рассуждать о чем-то еще, но с каждым словом все тише и медленней, словно засыпал.
– Осторожней, – вдруг сказал Феб.
Послышался шаркающий гром сдвигаемого стула.
– Черт…
Что-то ударилось об пол, и раздраженный голос Хирурга зазвучал как будто ближе:
– Ах, да брось, прошу… дай сюда… Ты ставишь истину с правдой на одной полке. Да только что для тебя хотя бы правда? То, что ожидаемо для тебя. И если я скажу, что сделал это, чтобы выбить дурь из голов, то ты посчитаешь это отговоркой.
– Конечно, – спокойно отозвался Феб.
– Да почему?
– Дури из голов это не выбило.
– Вот! – обрадовался Хирург.
– Значит – отговорка?
– Ты знаешь продолжение истории о Лазаре?
– Нет.
– А истории других воскрешенных?
– Нет.
– Ну так вот – не знаешь и не узнаешь. Потому что продолжения тут и быть не может.
– Почему?
– Потому что воскрешением заканчивается не только история воскрешенного, но и судьба, и жизнь, и смысл его.
– Я… – вздохнул Феб. – Знаешь, что-то не совсем… Извини.
– Дай сигарету.
Щелкнула спичка.
– Знаешь, – мечтательно произнес Хирург, – а на месте твоего начальства я бы гнал тебя взашей.
– За что?
– А ты номиналист. А при твоей должности это все равно что воровать. Но ты еще и забывчив.
– Ага, дело Безумной Греты?.. или этой… Марты? – догадался Феб.
– Не знаю.
– Сестричка ухлопала братца через день после того, как он вернулся из морга?
Хирург закашлялся.
– Может быть.
– Не то! – заключил Феб. – Братец не умирал, а провалялся в испорченном холодильнике в коме.
– Запах, – напомнил Хирург, – ленточки…
– Что?
– …бинты…
– Стоп, это же… – начал Феб, но не договорил. – Бинты и… ну и что? Да, она не знала, что он жив, – ну и что?
– Человек, несмотря на все его недостатки, – ведь это же, по-моему, твоя тема? – так вот, в любой ситуации человек стремится быть разумным…
– То есть как это? А что еще остается, как не быть разумным?
– Он разумен, поскольку автор своей среды. Но что, если среда перестает отвечать его понятиям?
– Он пересматривает свои понятия, – уверенно заключил Феб.
Хирург засмеялся.
– А иначе бы мы так и сидели в пещерах… – повысил голос Феб, пытаясь перекрыть смех. – Наука, прогресс, в конце концов…
– Так что, позволь узнать, ты тут делаешь? – спросил Хирург. – Пересматриваешь свое понятие среды?
– Нет, – тихо сказал Феб. – Могу тебя успокоить. Прогресс…
– Ах, ладно! – оборвал его Хирург. – Все твое понимание прогресса и заключается в том, что ты не живешь в пещере.
– А твое? – раздраженно спросил Феб.
– Открою тайну – тебе одному: понятия не имею, что это такое и с чем это едят.
– Что?
– Прогресс. – Хирург шмыгнул носом. – Ну разве что – человека убить проще стало? Нет?
Феб молчал.
– Нет? – повторил Хирург.
– Это… всегда было просто, – отозвался Феб.
– Нет, это всегда было не просто. Ударить человека мечом или топором – это всегда было не просто. И уж куда сложнее, чем давить на гашетку.
– Ну, значит, перевооружаемся. Что там? Топоры?
Хирург вздохнул.
– Скажи, и вот вас всех так учат думать?
– Как?
– Не получилось одним концом – хвататься за другой?
– А что?
– Да что тут скажешь.
– Да что, что ты скажешь?! Думаешь, я ничего не вижу?.. А что я могу? Я даже не имею права разговаривать с тобой! Ты знаешь об этом?
– Да.
– А знаешь, к чему приравнивается должностное преступление по моему отделу? И что за мной, за всей моей… Что ты вообще знаешь, как не попрекать меня тем, что я не с тобой, а на своей должности?.. – Отбросив стул, Феб прошелся по комнате. – Ей-богу, что ты, что мой шеф – два сапога пара! Призывы к пониманию! Да черта с два! Единственное, до чего вы нисходите, так это просите верить вам на слово. А как я могу верить? Стоит же мне оступиться – что в моем положении более чем естественно! – как сразу выясняется и мое несоответствие должности, и прочая, и прочая.
– Феб, ради бога, извини, – попросил Хирург вполголоса. – С твоих слов выходит, что ты работаешь и на своего шефа, и на меня.
– Ах – как угодно! – Феб снова принялся ходить. – Как угодно! Перед шефом я выгораживаю тебя, перед тобой – шефа. Фигаро там, Фигаро здесь.
– Скажи, ты любишь меня? – спросил Хирург.
– То есть? – остановился Феб.
– Я хотел сказать – как ты относишься ко мне? Ну, по-человечески.
