– Это тот, что вел смертника.
Александр приложил листок к ноге.
– И при чем тут доктор?
Андрей развел руками. Александр перевел взгляд на человечка.
– Сия тайна велика есть, – ответил тот. – Но, скорей всего, наш спортивный друг интересовался именно этим.
– Именно чем? – не понял Андрей.
– Связью доктора и папируса.
– С чего?
– С того… – Человечек подвинул на центр стола толстый журнал в кожаном переплете. – Папирус был вложен сюда.
– Что это?
– Учет пациентов.
– Постой, ты хочешь сказать… – начал Андрей, но человечек перебил его:
– Нет. Ни августейших имен, ничего такого.
– Тогда выходит чепуха, – заметил Александр. – Папирус спортивному другу нужно было сверять с журналом, который у доктора в дворцовой канцелярии, в попечительском совете, а не здесь.
– То есть вы, – смущенно заключил человечек, – уже заранее знаете, что кто-то наводит мосты между папирусом, доктором и Дворцом? Доктор, конечно, может быть звеном между Дворцом и папирусом, но мы не знаем ни того, как папирус связан с самим покойным, ни того, что представляет собой этот документ.
– Ну, не бином… – отмахнулся Андрей.
– Папирус – единица хранения из первого фонда ФБ, – тихо сказал человечек.
– И что?
– Класс допуска «1с».
– И что? – повторил Андрей.
Человечек, точно обжегшись, встряхнул рукой.
– А то, что выше – только… – Он не договорил, как если бы и в самом деле испытывал боль.
Андрей хмыкнул.
– Что на этот раз?
Человечек завозился на стуле.
– Ничего. Я на это… седьмое небо не полезу. И тебе не советую.
– Ну и увольняйся к черту. Парик и клавиши у тебя есть, с голоду не пропадешь… С девкой проще договориться по делу.
– Андрей… – укоризненно сказал Александр.
– А вот и прекрасно, – объявил человечек, ничуть не обидевшись. – Вот и договаривайся с девкой… – Он шевельнул бровями. – Тем более допуск у нее имеется.
Андрей поворотился к нему.
– У кого?
– Сам знаешь у кого! – закричал человечек в сердцах. – Прописывай ее на Факультете и работай с ней! А меня, уж так и быть… – Не в силах усидеть на месте, он вскочил из-за стола и принялся мерить нервными шагами угол, задевая на ходу большой лаковый глобус на треноге. – Договориться по делу! – продолжал он кричать хотя и тише, но с большим раздражением, чуть не со злобой. – Да если бы это было дело! Вечер воспоминаний за казенный счет – вот что это за дело! Да и ладно бы так! Ты сам-то можешь сказать, сколько раз после одного и другого допуска тебя могли убить?.. Так нет же, тебе и этого мало, тебе еще хочется последнего допуска! Ну, коли хочется – пожалуйста, развлекайся, только я тут при чем? При чем здесь другие, которые уже убиты и которые могут быть убиты только из-за того, что ты, видишь ли, не в ладах с прошлым?.. – Запнувшись за треногу, человечек чудом успел подхватить глобус и еще секунду-другую держал его, точно голову ненавистного существа. – И вот опять же допуск… неужели ты думаешь, что эта чертова бумажка, этот папирус – под грифом «1с», – что он мог просто так остаться забытым на столе? Ты вообще понимаешь, чтó происходит?
– И что´? – тихо спросил Андрей.
– А то´ происходит! – Человечек прихлопнул ладонью по книге учета пациентов. – То, что если бумажку эту и в самом деле забыл наш спортивный друг, то мы можем пожелать ему царствия небесного. Но я с трудом представляю такую забывчивость у типа c таким допуском. Скорей всего, бумажку эту сунули тебе так же, как Фантома и Шабера, – чтобы ты и дальше колотился головой в гроб, но, чтобы в этот раз уже достучался наверняка! Ты, святая простота, думаешь, подруга твоя получила допуск только потому, что ее пожалеть решили и тебя испугались. Да черта с два – пожалели! Черта с два – испугались! Допуск ей дали, чтоб подразнить тебя и если не угробить, то пустить ложным следом – мимо Фантома и автобуса, в археологическую экспедицию, под землю, в раскоп, с глаз долой! Вот что такое это все, святая ты простота!..
Выдохшись, человечек сел обратно за стол, глянул на Александра и, сопя, стал промокать рукавом взмокшее лицо. Александр посмотрел на Андрея, который, как будто виновато ухмыляясь, стоял у окна.
– Вы ошибаетесь, – сказал он, – если думаете, что Андрей ведет это расследование по прихоти. Вам сказать, ктó распорядился о его участии?
Человечек привстал и помотал лысоватой головой.
– Тогда скажите, – продолжал Александр, – вы намерены дальше работать в условиях нового допуска?
Человечек молча кивнул.
– Вот и прекрасно.
Часть II
Йо, после своей выходки пропадавший неизвестно где четыре дня, объявился только с тем, чтобы передать, да и то курьером, почтовый адрес Шабера. Андрей распорядился найти хранителя и, когда того привели в факультетский офис, потребовал полного отчета. Йо отпирался недолго. Сообразив, что Андрей не собирается выяснять отношения, он вновь заявил, что считает папирус провокацией с целью запутать расследование дела об автобусе. Андрей сидел в кресле за своим массивным столом, в то время как Йо устроился на шатком стуле напротив. Молча глядя на него, Андрей вынуждал Йо страшиться неловкости общего молчания и говорить то, чего тот говорить не собирался. Так, Йо уточнил, что Кристианс является самым заселенным островом Северной гряды, бывшим оплотом поповской фронды; потом, решив, что Андрей не понимает, о чем речь, сказал, что фрондой в архиве принято называть Островную смуту. Андрей прекрасно знал, что такое и Кристианс, и фронда, однако продолжал молчать. Йо, уже начинавший возиться на своем скрипучем стуле, сказал, что пытаться достать Шабера в таких условиях – затея пустая, опасная и преступная. Андрей спросил, какую опасность Кристианс может представлять сейчас, по прошествии семи лет после мятежа и по восстановлении большинства миссий. Этот вопрос стал последней каплей в чаше терпения Йо и последними словами Андрея во всем разговоре. Отныне Йо не требовалось ни наводящих вопросов, ни даже собеседник как таковой. Вскочив со стула, он бегал по кабинету с сокрушенным видом учителя, который не столько дает своим нерадивым ученикам урок, сколько возмущается тем, как можно не знать всего того, что известно ему…
Папирус пришел на Факультет обычной почтой два с половиной месяца назад, безо всякой записки, если не считать таковой шифр самого Шабера с обратной стороны. При этом пока не получается установить отправителя. Шабер, который занимался расследованием махинаций в филиале Рождественского комитета, исчез за неделю до того, как письмо, судя по штемпелю, было отправлено с Кристианса. И хотя его отпечатков на конверте нет, один из информаторов смог и опознать его, и выяснить, что по приезде на Кристианс он жил в гостевом доме католического прихода. Спрашивается, какая вожжа попала под хвост пожилому служаке, что тот бежал из ФБ, и не куда-нибудь, а под крыло клоповника, который сам же и вел? Да и ладно бы, если бежал куда подальше, за границу, но почему – сюда? Ответов нет, есть предположения, но даже если заниматься догадками, вспомнить кое-что из прошлого придется. Поповской вотчиной Кристианс был от века, попы и поименовали его в свою честь, и ничем, кроме размеров, не выделяться бы ему среди островов гряды, если бы не две мирские напасти – войны и кладоискатели. Первому лиху он обязан линией береговой артиллерии, второму – рванувшими позже мощами некоего доисторического святого, чуть не самого Патрика. Мощи тем и рванули, что дали начало паломническому буму и попутным приятностям капитального строительства. К пяти исконным лютеранским и православным церквам всего за каких-то двадцать с небольшим лет прибавились десять новых соборов. И не обычного новостроя, а достойных сравнения с Константинополем или Севильей. Причем шесть из этих десяти – римско-католические, коих на острове не было отродясь. За соборами потянулись гостиницы, за паломниками – туристы, за туристами – все прочие праздношатающиеся. Верней, праздноплавающие и празднолетающие. Потому как тут однажды и рвануло. Из музейного противодесантного орудия на мыске бухты. Кто зарядил пушку фугасным снарядом и выстрелил по парому, допустив лишь мизерный недолет, – ошалевшие от вольницы матросики в отпуску, отбившиеся от экскурсии школьники, уставшие от богослужений дьячки, – выяснить не удалось, хотя после инцидента Факультет носом рыл остров. Но, в принципе, и не важно даже, кто стрелял. Хуже, что остались под спудом все прочие детали – то, каким образом выставочная трехдюймовка оказалась в боеготовом состоянии, то, откуда в музейном пороховом погребе взялись боевые снаряды, и то, почему еще десятки артиллерийских позиций на острове были восстановлены так же подвижнически. Шутки шутками, а эти батареи держали под прицелом все пути вокруг Кристианса, все фарватеры, комплектовались не только трехдюймовками, но и башенными системами калибра триста пять миллиметров, способными пустить ко дну средний крейсер. Подрядчики-реставраторы кивали на заказчиков-краеведов, заказчики – на военных, генералы – на мирные договора и приказы о выведении за штат Минобороны всех военных объектов на острове. Короче говоря, виноваты были все и был не виноват никто. Но такая ситуация не устраивала Факультет. Ведь если бы не нашлось подозреваемых, то козлов отпущения стали бы искать на самом Факультете. Во-первых, военная контрразведка, что курировала выведение за штат фортов, подчинялась ФБ; во‐вторых, даже если бы Факультет не имел к армии отношения, гонку гражданских вооружений на Кристиансе он проглядел все равно. Нет смысла гадать, что именно вызвало беспорядки: излишняя ретивость агентов, закрытие экспозиций, разорение бизнеса, кормившегося при музеях, рост преступности, вызванный тем, что хороводы любителей военной старины в одночасье распались праздной толпой. Да и какая разница? Главное – однажды мы продрали глаза и поняли: пока мы, как лунатики, ходили без сознания, воображая, будто ловим злоумышленников на своей территории, на самом деле все было с точностью до наоборот. Злоумышленниками были мы и на чужой территории. И не просто на чужой – на враждебной территории. Трое погибших, семеро взятых в заложники, около десяти покалеченных агентов – за одни сутки мятежа! Таких потерь Факультет не нес даже в военное время. И такого позора тоже не имел. Однако это были цветочки. Пока в Генштабе обсуждали меры по усмирению бунтовщиков (одну другой краше, от военного положения до войсковой операции), сразу в трех столичных приемных Факультета объявились парламентеры в рясах. Хотя ходоки-иерархи были разного вероисповедания, при расхождениях в деталях предлагали одно: немедленное освобождение заложников и замирение острова – «с Божьей помощью, местными силами» и при условии «неотмщения лихоборцам». Батюшек выслушали, проводили с богом и не вспоминали про них, пока не подоспели новости об отпущенных заложниках, всех семерых. Только затем мы взялись поднимать архивы причтовых донесений, шерстить самих поп-информаторов, запрашивать банковские и налоговые базы по приходам и музеям – в общем, все. Взялись и прослезились. Мало того что фортификация со всеми ее казематами и артиллерией стала восстанавливаться заодно со строительством храмов, так еще финансировалась из одних источников. И как финансировалась! Сметная стоимость реставрации одной позиции колебалась от полумиллиона до четырех с половиной. Всего же таких позиций на Кристиансе было воссоздано двадцать три. Не считая окопов, дотов, подземных коммуникаций, да и бог знает чего еще. Спрашивается, на кой черт? Мощи оборонять? От кого? Возведение храмов и ремонт фортов оплачивались Святым Престолом, причем всех без исключения фортов и всех без исключения храмов, не только католических, и деньги схизматикам поступали по таким схемам, что тут наши инспекторы до сих пор концов собрать не могут. Тем не менее Факультет вел консультации с батюшками. Нам это было нужно, чтобы протянуть время и прийти в себя, Генштабу – чтобы выработать план действий, состоявший по большому счету в героическом отказе от каких бы то ни было действий вообще. И вот тут – слово за слово, ум за разум – стали выскакивать такие коленца, от которых даже у факультетских старожил глаза лезли на лоб. Оказывается, на Кристиансе ожидали второго пришествия Христова. Не более и не менее того. И не с бухты-барахты, а по итогам системных наблюдений, как то: затмения светил, моровые язвы в виде коровьего бешенства и птичьей инфлюэнцы, азиатские моретрясения, военные слухи и умножение беззаконий. И главное: явление воочию врага рода человеческого. В чьих опричниках, как нетрудно догадаться, островитяне видели агентов Факультета. Но тема встречи со Спасителем была не главной на проповедях в храмах Кристианса. Оперативная проверка показала, что все это было только прикрытием для призывов к отпору «слугам и строю Сатаны», государству то есть. Тут Факультету пришлось реагировать быстро и жестко. В течение двух суток была проведена операция по выдворению с острова всех церковных чинов старше причетников. В Имперскую консисторию, в Имперскую патриархию и в Ватикан отправили видеозаписи крамольных проповедей и письма с требованием рукоположения новых священников. В случае если подстрекатели к бунту не будут расстрижены, прокуратура обещала начать их уголовное преследование. Буря, которую ожидали после этого на Кристиансе, грянула за пределами империи. И какая! В некотором роде она продолжается и по сей день. Да, уже не предлагается изолировать деспотию, но введенный против нас еще тогда, семь лет назад, режим скрытых санкций действует до сих пор. И был он, конечно, инициирован буллой о наложении интердикта. Истерическая реакция Святого Престола, который, в отличие от лютеран и православных, отказался идти на уступки, понятна, если оценивать ее с точки зрения финансовых потерь. Но если спросить себя, зачем понадобилось вбухивать такие деньги в забытый богом клочок морской суши, ответ напрашивается сам собой: чтобы иметь законные основания для истерики. Между тем семь лет назад никого не интересовало, что Ватикан стал нести убытки не после нашей операции, а ровно тогда, когда начал зарывать деньги в святую землю Кристианса. Как никого не интересовало и то, что на острове погибли наши, а не папские люди. Потом, разумеется, договорились и до того, что якобы мы сами угробили своих людей, чтобы иметь повод для репрессий, – словом, пошла большая игра, в которой дознание причин ее начала служит едва ли не главным залогом ее продолжения. Смысл инвестиций Ватикана в Кристианс остается загадкой до сих пор. Единственное известное событие, которое могло бы подвигнуть папу на месть Государыне, – это разгром филиала Рождественского комитета после покушения на цесаревича. Того самого филиала, что вел Шабер. Но, во‐первых, свой миллион Фантом положил не куда-нибудь, а в банк Рождественского комитета; во‐вторых, руководство филиала, стоило Факультету заняться банком, бежало из страны; в‐третьих, отвечать на все это интердиктом – как отвечать на зубную боль ракетным ударом по клинике. Давешнее пришествие двойника Фантома – знак, который нам дают, но в котором мы можем понять только то, что это ссылка на покушение. Папирус, доставленный с Кристианса, и Шабер, выставленный в качестве не то пугала, не то приманки, – уточнение, то есть нам показывают на ущемление комитета. В общем, нам говорят: на своей территории вы претендуете не на свое. Вы низводите Рождественский комитет до уровня богадельни по защите прав рожениц, мы низводим вас до уровня территории, свободной от Бога; воздавайте кесарю кесарево, остальное – не ваше дело. Лезть к Шаберу, когда от нас ждут именно этого, – верх легкомыслия. Если в нем и остается какая-то ценность, то как раз ценность наживки. Нам искать его имеет смысл только для того, чтобы предать суду. Судить же его теперь – значит подставляться под новый и, скорей всего, сокрушительный удар…
