– Но вы говорите, комитет считает ту операцию победой.
– Значит, – улыбнулся Шабер, – все понесенные при этом потери – полную утрату оперативных позиций в нашем датском королевстве – он считает приемлемым.
– Ну, конечно… – Андрей открыл и закрыл ставенку ниши в стене. – Да, – спохватился он, – а что с сыном? Советник не знал, чем может все кончиться?
Шабер отряхнул ладони.
– Скажите – я опять отвлекусь, – как вы думаете, вот когда Авраам хотел первенца своего зарезать, Исаака, для всесожжения, что он переживал как отец? Что чувствовал чисто по-человечески? Жалел сына, приговаривал, что сейчас тот окажется в наилучшей из фантазматических оград – в райских кущах, – или просто видел тушу?.. Кстати, не обращали внимания, что на известном полотне Рембрандта лезвие ножа – ну, что ангел вытряхивает из руки Авраама – с закругленным острием, то есть походит на предмет столового прибора? Нет?
– Нет, – растерянно сказал Андрей. – Зачем?
– Уверен, – прикусил губу Шабер, – ответ может быть один: Авраам, когда хотел зарезать Исаака, вообще не существовал как личность. В человеческом плане он… он просто отсутствовал тогда. Это был не Авраам.
– А кто?
– Бог.
Андрей опять открыл и закрыл ставенку ниши. Откуда-то сверху слышалось голубиное воркованье. Из-под двери на лестницу шумно, порывами, сквозило.
– А при чем тут советник? Или вы думаете, он отправил сына на верную смерть?
Шабер почесал висок.
– С самого начала всего этого мы ходим… не знаю – в сторонке. То есть ищем мотивы там, где их привыкли находить: в деньгах, в политике, в постели. Взять ту же Смуту. Кому, скажите, на Факультете могло прийти в голову оценивать мятеж как религиозную войну? Как войну, замешанную не на склоке между церквями, а на вере во Второе пришествие в этот вторник? Никому. Но если бы мы допустили тогда, что такое возможно, то и мятежа не было бы. На людей мы смотрим как на самих себя, полагая в их головах то же самое, что и у себя: власть и прочие гениталии. Да черта с два у них то же самое в головах. Второе пришествие во вторник – вот что там.
– Так ведь ничего такого и не было, – напомнил Андрей.
– Да, – с отрешенным видом, так, словно видел что-то вдали, вздохнул Шабер. – Но только скажу вам по секрету: если вы действительно так считаете, то до истины вам не докопаться никогда.
– Почему?
– Вы обращали внимание на фреску в штаб-квартире Факультета – на льва с ослом и трупом у дороги?
– Ну… разумеется, – неуверенно ответил Андрей.
– А вы знаете, что это сделано по личному заказу… – Шабер оттолкнулся от перил. – Впрочем, бог с ним… А вот почему вам вообще позволили встретиться со мной – не думали? Почему даже подталкивали к этой встрече?
– Никто меня не подталкивал.
– Бросьте. После смерти Якова ваш приезд сюда был только вопросом времени, пары дней.
– После чьей смерти?
– Это консультант надзорной группы по комитету, придворный эскулап.
– Это была автокатастрофа.
– Ну и что?
– Вы считаете, его убили?
– Нет, я считаю, он не пережил своего счастья.
– Какого счастья?
– Посвящения в рыцари ордена Иоанна Иерусалимского.
– Вот как, – хмыкнул Андрей. – И он тоже, значит…
– Тоже, да не совсем… – Шабер достал из кармана тренькавший телефон, взглянул на него и сбросил звонок. – Я уверен, бедняга понятия не имел о решении Великого Магистра. В отличие от Факультета. Которому, скорей всего, и была адресована утечка.
– А чем он не угодил комитету?
– Да ничем. В том-то и дело.
– Я все равно не пойму: зачем кому-то подталкивать меня к вам, если наша встреча – для этого кого-то – так опасна?
– Ваша смерть – у меня или попросту в моем присутствии – это единственный вариант для Факультета заполучить меня и избавиться от вас.
Андрей усмехнулся.
– Так. А зачем эта встреча была нужна вам?
– Выговориться, – выдохнул Шабер. – Убрать камень с души. Свалить с больной головы на здоровую. Как угодно. При условии, конечно, что вы останетесь невредимы.
– А почему этого нельзя было сделать с помощью газет?
– Да я сразу окажусь на улице. Со всеми вытекающими, как говорится. Соль в том, что я не могу приближаться ни к моим бывшим друзьям, ни к нынешним. Факультет спит и видит меня в образе отбивной. Ордену я интересен только здесь, в виду Факультета. Что касается нашего разговора, то тут все играют с огнем.
– И отчего не стреляют еще?
– А оттого, что мало кто знает о подземном коридоре… Да и в противном случае вы навряд ли услышали бы свой выстрел.
– Что – тоже снайпер?
– Учитывая степень участия наших устроителей – не «тоже».
– А что?
– А тот же самый.
– …участия устроителей? – переспросил Андрей.
– Вы все-таки помните фреску на Факультете? – ответил вопросом Шабер. – Льва, осла и труп у дороги?
– Ну, в общем.
– Так вот это было сделано по заказу советника. И это сцена из Третьей книги Царств, когда божьего человека, которого обманул пророк, задрал лев. И этот пророк, когда раскаялся, похоронил несчастного в своем семейном склепе.
– И что?
– А то, что в родовом поместье господина советника имеется чужое захоронение. Знаете, кто там?
– Кто? – опешил Андрей.
Шабер хотел что-то сказать, но тут у него опять заголосил телефон. Прочитав сообщение, он уставился в бинокль на окрестности. Андрей, припоминая роспись свода в факультетском вестибюле, тоже стал смотреть вниз, на петлявшую среди холмов дорогу. Он вспомнил льва с окровавленной мордой и щиплющего траву осла, однако тело божьего человека виделось как в тумане. Он уставился на дорогу, словно подыскивая место для трупа. Так его взгляд достиг обсаженной елями усадьбы. «Глупости», – подумал он, сам не зная о чем, но тотчас понял, что это мальтийская резиденция, откуда они с Шабером бежали под землей. Вид усадьбы и воспоминание о фреске составили какую-то неуловимую, фантастическую картину. Он вдруг ощутил, что всё окружавшее его – и вересковые холмы, и усадьба, и заброшенный храм – являлось как бы продолжением потаенной местности внутри него. Наважденье это длилось сущий миг, он ничем не выдал его. Краем глаза он смерил Шабера, все еще смотревшего в бинокль, и потолкал перила, как бы сличая их со своим открытием, с мыслью, что он стоял на лоджии, выходившей на боковой фасад знаменитой церкви-маяка.
Шабер, ахнув, подал ему бинокль и сказал взглянуть на усадьбу. Андрей поднес обрезиненные окуляры к глазам. Возле чаши фонтана с зеленым львом он увидел Корнилия и двух полицейских, державших под руки монахиню. Лицо старухи было красным от крови. Сцена эта, как, вероятно, полагал Шабер, должна была произвести на него впечатление, но Андрей почувствовал лишь брезгливость. Если что и впечатлило его, так это чрезвычайно обособившееся, неустойчивое из-за мощных объективов поле зрения. Поморгав, он вернул бинокль оторопевшему Шаберу.
