* * *
Ливень хлестал в саду с шумом и треском горного водопада.
Диана открыла глаза. Она лежала ничком на полу. Мраморные и белые плитки кафеля разбегались из-под щеки подобно шахматному полю. Она присела, поджав колени. В полном цинковом корыте, напоминавшем опрокинутый циферблат, игрушечный лебедь поворачивался против часовой стрелки. Шум грозы едва достигал душевых, и, если бы не громовые раскаты, его можно было принять за гул в трубах. Взяв полотенце, Диана поднялась в вестибюль и вышла на крыльцо.
Сад был пуст. Деревья стояли под дождем так прямо и напряженно, что казалось, не вода хлещет по ним, а они куда-то несутся сквозь воду. В лужах кружилась оборванная листва, ворочались вспухшие останки картонных доспехов, трепетали клочья размякшей ваты.
Диана растянула над головой полотенце и пошла по бурлящей аллейке. У калитки она озадаченно осмотрелась. На улице тоже никого. Ближнее крыло палаточного штаба рухнуло, накрыв не то ящики, не то столы. Уцелевшая часть шатра была испещрена дырами и разрывами. Местами брезент обгорел. Полотенце тяжелело, напитанное водой, с ним наливались тяжестью руки, и она, обессилев, опустила его. Дождь больно, будто дожидался удобного случая, ударил ее по плечам. Проезжая часть была сплошным бурным потоком. Неподалеку от входа в шатер на спущенных скатах стоял разбитый джип. В кузове зияли пулевые отверстия. Диана направилась к автомобилю прямо через дорогу, но, на середине угодив в колдобину, упала со всего размаху. Асфальт под водой был скользок, точно тающий лед. На передних сиденьях джипа, опрокинувшись с водительского на пассажирское, лежал мертвый полицейский. Под его левой лопаткой кратером курилась лиловая дыра, затылок пересекала достигшая черепа, но почему-то бескровная рана.
Внутри шатра, как и на улице, всюду была вода – хлестала в дыры на потолке, сочилась сквозь разрывы в стенках, заливала и превращала в кипящую кашу земляной пол. Босыми ногами Диана то и дело натыкалась в этой холодной жиже на что-то острое, похожее на рассыпанную щебенку. Заинтересовавшись, она подняла из грязи целую пистолетную пулю и зачем-то сунула в карман. Она шла сквозь пустые, разделенные завесами помещения, точно сквозь каюты тонущего корабля. Одни комнаты выглядели нетронутыми, на походных столиках стояли портативные компьютеры, рации, одноразовые стаканы с разбавленным дождем кофе, от других не осталось ничего, кроме каркасных распорок, и глядеть через эти железные ребра в ненастное небо было странно и жутко, все равно что смотреть изнутри обглоданного скелета великана. Мумия лазутчика без ступни лежала под крышкой рентгена в угловой, почти не пострадавшей от пуль палате. Мумию Диана узнала сразу, а вот рентгеновский аппарат, не разглядев значок источника радиации – зачем-то вписанный в гексаграмму, – приняла сначала за солярий.
Хирурга она нашла в самом большом помещении, манеже, посыпанном песком. Арена делилась пополам целлофановой шторой, за которой угадывалось серое, как бы усеянное цветами возвышение – то ли колонна, то ли обелиск. Хирург сидел на ящике возле шторы. От купола над манежем уцелели только сваи каркаса, и было чудно и хорошо, что вода не просачивалась внутрь, что под открытым небом земляной пол оставался утоптан и сух, в то время как остатки навеса по бокам прогнулись и тарахтели под дождем. Диана протянула из-под навеса руки, даже встряхнула ими – ни капли.
Хирург смерил ее колючим взглядом и поманил кивком. Выглядел он отдохнувшим, но все равно не выздоровевшим. Когда Диане до него оставалась пара шагов, он приподнял ладонь, давая знак не двигаться дальше. Она встала. Посреди арены было тепло, как на солнце.
– Нашла, настырная… – Хирург похлопал себя по карманам, нащупывая сигареты, и обмяк с выдохом.
– Вы еще здесь.
– А ты не знала.
– Не знала.
– Знаешь. Все ты знаешь. Только еще не знаешь, с чем это едят. И как с этим живут.
– То есть?
– Да будет уже.
– Что?
– Знания в тебе сейчас… а вот отношения к этому знанию – нуль.
– Ага: дитя с книжкой под мышкой? – догадалась Диана. – По атомной физике?
Хирург почесал в затылке.
– По физике? Почему?
Диана крутила в пальцах мокрую прядь на виске.
– …Ну так что ж – физика? Над чем там сегодня головы ломают? Над теорией всего? – Хирург хитро смотрел на нее, словно она могла поправить его. – И почему ее до сих пор нет?
Диана неуверенно переступила.
– …Да уж, наверное, не потому, что ее не существует, – продолжал Хирург. – А потому что для нее еще нет слов. Слова эти, в свою очередь, растут не в огородах, а в головах, которые тоже надо выращивать.
– Значит, – Диана сложила руки на груди, – человек получает то, к чему бывает готов?
– В точности так, настырная.
– А если на него сваливается состояние, и он спивается и сходит с ума – тоже готов?
– Готов, – усмехнулся Хирург. – Но не к богатству.
– А к чему?
– К сумасшествию.
Встретившись с ним глазами, Диана подумала, что разговор их есть болтовня случайных попутчиков. То есть сейчас был важен не столько смысл слов, сколько их произнесение, инерция речи, отгонявшая неловкость молчания. Все-таки – исподволь, сквозь зубы, как иногда говорила во сне, догадываясь, что спит, – она возразила:
– Вы утверждаете, что теория существует, но не высказана. Но теория и существует, только когда высказана.
– Скажи, закон тяготения существовал до своего открытия?
– Постойте. Да вы сейчас совсем не эти теории имеете в виду. Ведь так?
Хирург взглянул на гремевший и трясшийся позади нее навес предбанника.
– …Ведь так? – повторила Диана.
– Молодец. – Он вскинул брови. – Растешь на глазах.
– Вы же это про них говорите… – Диана кивнула на предбанник. – И – про себя. Да?
Хирург погрозил пальцем:
– Не торопись, настырная. Расшибешься.
– А вы можете рассказать эту… теорию?
– Забавная ты, честное слово.
– Ну – хотя бы в двух словах.
– Вот именно. При изложении сложных вещей теперь в моде простота. Специалист тот, кто умеет объяснить первому встречному суть своей заоблачной профессии.
– А что в этом плохого?
– А то, что сложное постигаемо при сложном изложении.
– Почему?
– Потому что после простого объяснения сложного ты остаешься с дыркой от бублика.
– Короче говоря, – заключила Диана, – еще не доросла.
Хирург выдохнул, как от боли.
– Ну при чем тут ты, господи? Сколько можно? Все, что у нас есть сейчас – это только слова.
– Которые растут в головах, которые еще не выросли?
