Советник спрятал снимок и, как если бы собирался молиться, приставил сложенные ладони поперек лба.
– Вот ты говоришь: угрызения… И вот если, скажем, одни коптят небо, чтобы испытывать их на подлость, – ну, вроде меня, – то другие, конечно, солнечные зайчики. Эти предают только блох в своем приюте. Мы, кто делает их святыми, еще тут остаемся с тем, что они вытягивают из нас: с наушниками на головах и с головнями под задницами. Мы грязные чудовища, а они солнечные зайчики. Хорошо. Если вся эта каша варится, чтобы одних пустить в царство небесное, а других куда подальше, так и быть. Но только у меня вопрос: а что делает это царство тем, что оно есть? Вот скажи.
– Я? Не знаю.
– …Ну, что´ позволило бы устроиться ему тут, на земле? Скажешь – истина? Не-а. Это – как раз там, у Него. Для нас – что-нибудь проще. Правда. Вернее: доступ к любому знанию. И это мог бы быть сайт или телефон, точка доступа, тарелка на стене, что хочешь. Но только чтобы в этой тарелке не было зайчатины. Чтобы в этой точке кто угодно и когда угодно мог узнать, что хочет и про кого хочет. То есть чтобы пошло к чертям то, чем держится любое наше здание, – тайна. Коммерческая, военная и прочая. Даже тайна исповеди. Да и что такое эта тайна, как не ложь, которой выключили звук? Мы-то думаем, правду никому не показываем, но мы и понятия не имеем, что как только на нее вешают замок… что это не скрытая, а угробленная правда, яд, имя блудницы на Звере. И не это ли говорил Он, когда… ну – что не мир, но меч?.. – Советник потыкал пальцем в стол у портмоне. – Вот она, где собака зарыта. Тут вот, с саламандрами. Когда выясняется, что строить царство небесное у нас в принципе можно, встает другой вопрос: а многие-то захотят жить в нем? И, если захотят, как долго простоит наша точка доступа? Как будут искать и корчевать ее?..
Андрей привскинул руку.
– Что? – нахмурился советник.
– Если ее нужно искать, значит, она сама есть ложь, которой выключили звук.
– Есть ложь и ложь.
– В смысле?
– Есть ложь, которую хватаешь за руку. И есть правда против истины.
– И значит, та точка…
– И значит, вопрос: как долго она продержится в тебе?
Андрей помотал головой.
– Детский сад какой-то.
Советник дотронулся до бумажника.
– Именно.
– Что?
– Детский сад. Угадал.
– Погодите, это не там, где…
– Там.
– Куда вы…
– Куда я отправил сына.
– И что?
– Это он там.
– Зачем?
– Это я и хочу знать.
Андрей ткнул себя пальцем в грудь.
– У меня?
– У твоей подопечной.
– Опять двадцать пять…
– Ты так и не понимаешь?.. И в госпитале, и в саду, и тут… – советник кивнул на окно, – нет?
– Нет, – отрезал Андрей. – Как он мог пропасть, если там был Факультет, полиция – все, кто только можно?
– Я уже сказал… Не мы начинали операцию. И даже когда вытащили ее, не мы заканчивали.
– Кто – мы?
– Кто? – Советник катал в пальцах салфетку. – Не предатели. Не чучелá с глазами.
– Я уже запутался…
– Ну так протри глаза. Фантом – мой закадычный ад. Ни от чего не отказываюсь. Ни от чего. А чего хотят эти… когда говорят, что для того, чтобы спасти страну, надо отказаться от того-то и от того-то, – это и есть предательство. И к черту такое спасение. Это уже будет не страна – музей. Сегодня сдадим, что скажут, завтра придут за нами. Да и какое «скажут» – сами распялимся по стенам, вперед свистка.
Андрей со злым видом отвернулся к окну. Он думал увидеть рыбные прилавки, но видел лишь собственное отражение – силуэт головы на фоне стены с россыпью карточек в рамах. Чтобы собраться с мыслями, он опять вспоминал темную комнату, однако и эта картинка уже расслаивалась, сквозь нее показывалась фотография занавески – так ребенком, предвкушая сказочную пещеру, он отпер дверцу в каком-то аттракционе, а попал в грязные гремящие задворки, которым не было ни конца, ни названия.
Советник сунул в рот таблетку и запил ее остатками чая. Из его плаща, переброшенного через спинку скамьи, доносились звонки.
– Зачем вы отправили его туда? – спросил Андрей.
Советник убрал портмоне, одернул свитер и снова подхватил салфетку. На его очках блестели бороздки капель с чашки.
– Испугался.
– Чего?
– Не «чего»… За него.
– Не понимаю.
– Заимеешь своего фантома, поймешь.
– В смысле?
– Заведешь свою шарманку – поймешь, говорю.
Андрей и хотел, и был не в силах сдержать свою догадку:
– И так вот кого вы похоронили у себя?
Советник разминал салфетку с таким усилием, что она крошилась. По щекам его ходили желваки. Он вдруг сказал:
– Не отдавай им ее, слышишь.
– Что?
– Сейчас против нее бросят всё. Во Дворце ей уже не выжить. Государыня выиграла день-другой, отправив ее сюда. Но теперь есть шанс. После гостиницы у Факультета полные штаны, а что лезет в тебе на рожон, пусть лезет.
Андрей сидел как пораженный громом.
– Почему ей не выжить?
Советник достал из плаща звонивший телефон и выключил его.
– …Если бы я только мог… Но уже ничего не заиграешь… – Он ощерил зубы, словно перемогал боль, ахнул и поскреб ногтями по столу. – Хотя, если бы я не имел понятия о той точке, то и не просил бы защитить ее, верно? Думаешь, зря она с тобой? Да она же и столкнула эту точку в тебе. И ты, по дури, это, видать, в крови, от отца, ты ответил ей на то, от чего шарахнулся бы любой в здравом уме. А знаешь, сколько их разбежалось? Или, думаешь, почему ее – ведь она так же, без задней мысли, прикрыла то, от чего даже их преподобия бежали как черт от ладана, – почему на нее наткнулись только в детском саду?
– Наткнулись – кто?
– Не знаю. И знать не хочу. Когда я об этом… у меня… – Прижав карман брюк, где тиликал другой телефон, советник посмотрел на часы. – В общем, у тебя день-два. Исчезни. Тут они вряд ли пойдут внаглую. Когда ты приехал, паром ведь был пуст?
Андрей переложил плащ на колени.
– Да.
– Погляди за прибытием завтра-послезавтра – только издали. Не светись. На пристани, там, кстати, камера висит.
Советник встал, кивнул кому-то у дверей, но, одеваясь, как будто вспомнив о важном, полез куда-то глубоко, во внутренний карман, и опустил перед Андреем визитку:
