– Представьте ситуацию: Волков потерял чувство такта и высказал свое мнение об особенностях телосложения модели. Кутикова с чистой совестью могла бы возразить: «С чего ты решил, что портрет с меня нарисован? Ты меня голой видел? То-то! Если не с чем сравнивать, то оставь свое мнение при себе».
Осмоловский пригласил меня в дальнюю часть студии, где на подставке был закреплен кусок покрытого грунтом полотна.
– Дело было так, – сказал он. – Кутикова стояла здесь, у окна, на самом освещенном месте. Портрет был установлен по центру студии. Волков с моего оригинала стер глаза и губы Кутиковой и нарисовал новые, «оживленные». Пока он работал над ее лицом, все полотно от уровня плеч модели было закрыто непрозрачной материей. Фикция, конечно, но при Кутиковой Волков ее обнаженную на холсте не видел. Потом место натурщицы заняла Луиза, и Волков уже с нее поработал над телом пионерки.
– Как выглядел портрет в окончательном варианте? Что пионерка на нем делала? Просто стояла?
– Отдавала пионерский салют. Из одежды на ней были пионерский галстук, алая пилотка и туфли. Фон на портрете был размытым, но на нем угадывались портрет вождя на стене и два красных знамени на подставках. Туфли, кстати, остались. Вон они, на столе для красок лежат.
– Туфли мне ничего не дадут, кроме размера ноги Кутиковой, а он меня пока не интересует.
Я посмотрел на место, где позировала Кутикова, и вспомнил показания Веселова: «С Кутиковой голую пионерку не нарисовать, у нее стрижка короткая».
– Вы ничего не сказали о парике.
– О каком? – удивился Осмоловский.
– Пионерка должна быть с косами.
– Чушь! Кто вам такое сказал? Представьте обнаженную девушку. Первый ваш взгляд – на ее грудь, потом – ниже, потом вы посмотрите на лицо модели. За те секунды, что вы будете рассматривать девушку, вы заметите подростковую грудь, узкие бедра и пионерский галстук. На подсознательном уровне вы сделаете для себя вывод: эта девушка – пионерка. Не школьница пионерского возраста, а пионерка. Атрибуты пионерки: красный галстук, пилотка, пионерский салют. Прическа для формирования образа пионерки значения не имеет. Сейчас я вам это продемонстрирую.
Виктор Абрамович взял карандаш и блокнот, несколькими быстрыми движениями нарисовал мужчину в темных очках, в шляпе, в плаще с поднятым воротником.
– Кто это? – спросил он.
– Шпион.
– Не шпион, а образ шпиона. Ни один иностранный разведчик не рискнул бы в таком виде выйти в город, но мы считаем, что шпион должен выглядеть именно так.
Осмоловский перевернул лист и нарисовал молодого человека, очень похожего на меня, в милицейской фуражке, с форменным галстуком, надетым на голое тело.
– А это кто?
– Сотрудник милиции, проснувшийся после пьянки в чужой квартире.
– А так? – Виктор Абрамович короткими штрихами добавил щетину человеку в фуражке.
– Мент в запое.
– Вы делаете успехи в области распознания образов! Заметьте, что для создания легко узнаваемых образов мне не пришлось прорисовать портреты. На этих набросках нет ни фона, ни второстепенных деталей…
– Позвольте, – я взял у Осмоловского блокнот, аккуратно вырвал листочек с небритым милиционером, спрятал в карман. – С образом пионерки мне все понятно. Теперь расскажите, как вы уговорили Кутикову сфотографироваться обнаженной у портрета?
– Пришлось опять прибегнуть к обману. Я пригласил в студию одного моего знакомого, руководителя фотокружка. Для него мы придумали такую историю: якобы мы хотим сделать сюрприз некоему известному человеку – преподнести ему его фотографию на фоне его же портрета. Мой знакомый ничего не заподозрил, помог нам выставить освещение, выбрать нужное место для установки фотоаппарата на штативе и даже дал напрокат свой фотоаппарат с мощным объективом. Для эксперимента я сфотографировал Луизу у портрета Кутиковой, мы проявили фото и остались довольны. Остальное было делом техники. Я позвал Кутикову для окончательной визуальной сверки портрета и оригинала. Пока она стояла у холста, Луиза отсняла несколько кадров из-за загородки. Чтобы щелчков фотоаппарата не было слышно, пришлось установить на крыше, рядом с дальним чердаком, магнитофон. По моему сигналу Луиза включила его, и получилось, что кто-то из жильцов снизу выставил колонки в окно и врубил музыку на всю мощь. Словом, Кутикова ничего не заметила.
– Как вы проявляли фотографии? В фотостудию с таким материалом не обратишься, друг-фотолюбитель, увидев вместо солидного мужчины обнаженных девушек, будет в изумлении.
– Каюсь, доверился этой стерве Луизе и чуть не поплатился за свою доверчивость. Каретина заверила меня, что у нее после ухода отца осталась целая фотостудия и что она сама, не прибегая к посторонней помощи, проявит пленку и отпечатает фотографии. Так оно и было, только фотографий оказалось больше, чем мы договаривались. Когда речь зашла о втором портрете, Луиза предъявила Кутиковой ее фото в стиле «ню» и потребовала продолжения работы.
– Вот так история! – поразился я. – Был еще один портрет? Это из-за него Кутикова наглоталась таблеток?
Осмоловский помрачнел, неохотно кивнул и предложил мне вернуться за столик с коньяком.
21
– Где Каретина изготовила фотографии, я не знаю и даже не догадываюсь. Мне она принесла уже готовые фото и проявленную пленку. Так как на пленке была изображена не только Света, но и Луиза, мы разрезали пленку пополам: на одной части – Кутикова, на другой – Каретина. Кадры с Кутиковой у портрета я показал ленинградскому приятелю и собственноручно уничтожил их, а кадры с Луизой остались в студии. Как только с Кутиковой возникли проблемы, я сжег их.
– Как я понимаю, Каретина отдала вам не все фотографии?
– Вы забегаете вперед. История с лишней фотографией всплыла только в сентябре, а пока, в августе, приехал мой ленинградский приятель, забрал картину, рассчитался со мной. Треть от этой суммы я отдал Луизе, а она поделилась с Волковым и Кутиковой. Паше, по-моему, досталось меньше всех, но это так, к слову. В первых числах сентября звонит приятель и сообщает «радостную» весть. Для него радостную, а я особого восторга не испытал. Он говорит: «Картина с пионеркой имела эффект взорвавшейся бомбы. Представь, что у всех твоих друзей на привязи сидят цепные псы, а ты приобрел леопарда. Настоящего, пятнистого, с клыками по пять сантиметров. Твой леопард играючи любому волкодаву хребет сломает. Намек понял?» – «Нет», – отвечаю я. «В краях, откуда заказчик родом, народ завистливый. Посмотрели гости на картину, и всем такую же захотелось. Готовься, в следующую субботу я прилетаю, обговорим детали. С оплатой проблем не будет – сколько назовешь, столько и заплатят».
За окном быстро, почти без сумерек, наступила темнота. Осмоловский включил в студии свет, наполнил рюмки.
– Мне иногда кажется, – продолжил он, – что в некоторых союзных республиках в садах не абрикосы растут, а деньги. Задумает уважаемый мужчина в Сибирь приехать – нарвет мешок червонцев и полтинников и скупает потом здесь все, что захочет: автомобили, женщин, картины. Как-то я с друзьями отдыхал в ресторане. Начались танцы. Одному горячему джигиту не хватило места рядом с группой девушек. Он отошел на пару шагов, крикнул: «Оба!» – и бросил над головами танцующих пачку пятирублевок. Видели бы вы, что после этого началось! Какие там танцы! Ругань, мат, все бросились деньги подбирать, а гость нашего города стоял в сторонке и презрительно ухмылялся. Как представитель правоохранительных органов, скажите, когда-нибудь в тех краях наведут порядок? Или разговоры о борьбе с коррупцией – фикция?
