И она ведь продолжает его бесить, каждую секунду заставляет действовать импульсивно, зачастую даже глупо. Но почему-то именно от неё оторваться не получается.
От досады хочется выть.
Кажется, ничего с этим не сделать, никак не успокоиться.
Одна надежда, что он все-таки натрахается. Что она ему сама по себе надоест, насытит его, и в этом случае его перестанет на ней клинить. В конце концов, до дня икс — не меньше месяца, может быть, даже чуть больше. Есть время.
А все, что остается Давиду сейчас, — натянуть эту стерву посильнее, чтобы хоть как-то себе доставить. Чтобы не просто постанывала, а орала, так чтобы всякий резкий толчок члена в неё всегда сопровождался бесстыжим вскриком.
Да-да, детка, вот так… И громче!
И снова слепит жарким алчным кайфом.
Рано или поздно заканчивается любая война, и любой трах — увы.
Пальцы Давида стискивают кожу на Надиной груди жадно, будто мало ему тех сладких судорог, во время которых подергивается мир.
Ну вот, снова трахнул.
И снова её мало.
Она — как мираж.
Кажется — вот только её взял. И вот она лежит перед ним, распластанная на подоконнике, и тихонько поскуливает, едва шевелясь.
А все равно никуда не уходит ощущение что эта нахальная женщина вот-вот растает, исчезнет.
И…
Она на самом деле собирается это сделать.
Выпрямляется, сползает с подоконника, чуть улыбается, подтягивая трусы, зарывается пальцами в волосы, глядя на Давида.
— Мы позавтракать успеем до того, как я домой поеду?
И будь она неладна.
Давид ей сейчас ужасно завидует.
Потому что она может вспомнить про дела, что её ждут, она — может взять себя в руки, выбросить его из головы и уехать домой.
А он так не может.
16. Щелчок
Не передать, насколько сложно мне взять и вернуться в реальный мир.
Ночь была хорошая. Дивная. Восхитительная.
У меня действительно давно не было хороших любовников, а уж любовника уровня Давида Огудалова у меня и вовсе не было.
Честно говоря, он горяч настолько, что я уж подумала, что в паспортном ему польстили и накинули лет десять. Потому что серьезно, он раскален как юнец, и аппетиты у него аналогичные.
И это было хорошо, до того, что утром я просыпаюсь от ломоты во всем теле. Блаженство.
Но…
Проблемы реального мира стучат из-за закрытой за спиной двери.
И к ним нужно возвращаться, как бы мне ни хотелось провести всю свою жизнь в постели Давида Огудалова.
Мечтать не вредно.
Полезно быть реалистом.
На завтрак мы пьем кофе — черный горький кофе, потому что у Давида в кухонных шкафчиках повесилась не одна мышь, а целое семейство в трех поколениях. Едим мы пончики с корицей, оставшиеся со вчерашнего заказа и разогретые в микроволновке.
Пончики были вкусные, но я все-таки любовалась на восхитительный завиток, упавший на лоб моего божества, и думала — кто же такой его обокрал.
Серьезно, у него ужасно пустая квартира. Я даже рассматриваю мысль, что он её прямо вчера снял и заехал только белье на кровать застелить.
Хотя нет, слишком геморройно было бы так запариваться, наверное. И потом, он же весь день вчера со мной провел.
Может, это просто его квартирка для свиданий? Ну, тогда, наверное, тут должно быть что-то кроме кофеварки, да?
И во время завтрака мы пикировались на тему отсутствия у Давида даже минимальных продуктовых запасов, я даже посетовала, что надо было все-таки оставаться у меня, потому что я-то нашла бы, чем его покормить. Ну, яичницу хотя бы сделала. И бутерброд у меня было с чем сварганить.
— В следующий раз я просто подготовлюсь лучше, — безмятежно улыбнулся мне на это Давид, делая глоток из своей чашки с кофе.
Следующий раз. Звучит так, будто он у нас будет. Звучит так, будто у нас с ним уже составлено расписание на пару ближайших жизней. И я же говорила, что с этим не ко мне, да? Ну вот пускай и не жалуется.
— Ну не начинай, милый, — я закатываю глаза, — если ты хочешь сказать, что тебе от меня нужны борщи, совместная жизнь и трое детей — ей богу, я повторю то, что сказала тебе еще в первый раз. За отношениями ты зашел не в ту дверь. Мы с тобой трахаемся. И только.
Давид смотрит на меня очень сложным взглядом. Кажется, его раздражает мой тон. Настолько, что взгляд его дивных глаз становится убийственным, но он молчит. Видимо, спорить со мной его наконец-то задолбало.
Я хотела было вызвать такси, но мой мальчик пообещал, что если посмею — забирать таксист будет исключительно мой хладный труп.
И я пыталась Давиду намекнуть, что ему далековато закладывать этот крюк до моих Мытищ, но Огудалов уперся как баран, уставился на меня своим кипучим взглядом и знай себе твердит: “Домой тебя везу я”.
И везет.
Потому что задолбало спорить с ним уже меня.
Я не очень помню дорогу, потому что взяла и задремала в его кресле, просто потому что встала рано, а ночью покоя мне мой Эрос не давал очень долго.
Давид молчал, по всей видимости решив меня не тревожить. Это было ужасно уютно и мило с его стороны.
Сегодня обходится без эксцессов, без странностей, гаишников и аварий. Мы каким-то чудом умудрились пролететь мимо большинства без пробок, а это нонсенс для московского утра буднего дня.
Когда Давид останавливает свою машину у моего подъезда — я с четверть часа пытаюсь нацеловаться с моим божеством про запас, но это очень бессмысленное намерение.
Как невозможно напиться впрок, так и мои губы начали тосковать по губам Огудалова, стоило только оторваться от него.
А Давид же явно добровольно меня отпускать не собирается, знай себе злоупотребляет моей слабостью, мне аж приходится кусать его за язык.
— Извини, мой сладкий, — улыбаюсь я, когда вижу его сердитую физиономию, — мне пора, у меня дома черепаха не кормлена.
— Ну, если черепаха, — Давид отвечает мне взаимной улыбкой, — тогда, конечно. Отпущу тебя. Так и быть, к черепахе ревновать не буду.
— Не стоит вообще меня ревновать, милый, — настойчиво советую я, — ревность может иметь место при каком-то постоянстве, а мы…
— Мы просто трахаемся, я помню, — кивает Давид, и его голос звучит не очень-то довольно.
— Именно. Сегодня успели, а завтра можем уже и нет, потому что кто его знает, как у меня все сложится. У меня не всегда есть на это время.
Я говорю, смотрю на Давида, и почему-то он кажется мне напряженным, и на самом деле это уже начинает меня слегка беспокоить.
