Ага, в деловом, как же…
Давид же видел, насколько неприязненно этот хрен пялился на них с Надей во время танца. Это тот тип людей, у которых “деловое” только повод завязать “личное”.
— Ой, ну, конечно же, я не могу, Верейский, — все тем же тоном профессиональной ехидны откликается Надя, — даже если исходить из того, что работа с твоим боссом — это “только бизнес”, и “личные отношения тут не уместны”, я напомню. Ты же знаешь мой мерзкий характер, Сашенька, и знаешь, что я пью витаминки для укрепления памяти. И я ведь помню, что ты три года после развода поливал меня грязью перед любым, у кого я могла выставиться.
— Но ведь потом я перестал, — тоном “благодетеля” сообщает Верейский, — как только ты начала писать приличные картины.
— А-а, — Надя насмешливо дергает подбородком, — ты заткнулся, когда я начала работать с Огудаловой. Потому что не хотел связываться с ней, потому что её слово куда весомей твоего и ты не хочешь выглядеть непрофессионально. А до той поры… Ох, сколько я тогда слышала про свою бездарность и посредственность. И ведь милейший Александр Петрович, у которого ты работаешь, мне указывал на дверь трижды, заявляя, что у меня нет никаких коммерческих перспектив в современном искусстве.
Надин голос сейчас острее хирургического скальпеля, и непонятно, как лицо Верейского еще не покрыто порезами, а Надя тем временем продолжает:
— А сейчас ты притаскиваешься ко мне, почему? Потому что до твоего босса вдруг дошло, что я не такая пустышка, как ты ему меня описывал? Что на мне, о боже, все-таки можно деньги заработать? Так вот, катитесь вы с ним оба. По произвольному адресу, только подальше от меня. К гениальным, перспективным и не посредственным.
— Ты бы поменьше ерепенилась, Надюш, — насмешливым тоном замечает Верейский, — ведь с сыном Огудаловой ты расплевалась, вряд ли милейшая Тамара Львовна будет дальше тебя продвигать. Смотри, что будет с твоей репутацией, если сплетни пойдут, что двигала она тебя как любовницу своего сына…
Верейский многозначительно не договаривает.
Ну, все, теперь-то приговор понятен. Морду набить и можно, и нужно.
— То есть ты меня угрожаешь? — тоном “я даю тебе последний шанс на то, что я тебя поняла неправильно” уточняет Надя, после двух секунд молчания. — Если я говорю “нет”, ты продолжаешь поливать меня дерьмом, пользуясь тем, что теперь меня защищать некому?
— Ну, разве это угрозы, милая? — елейным голосом замечает Верейский. — Так… Всего лишь обрисовываю, что может тебя ждать, если ты откажешься сотру…
Договорить он не успевает. Потому что именно в эту секунду Давид сжимает пальцы на воротнике пальто мудака и разворачивает его к себе.
— Ну, здравствуйте, Александр Викторович, — губы Давида изгибаются в нехорошей усмешке, а сам он впивается глазами в разом побледневшего противника, — вы не могли бы свой последний пассаж повторить? Мы его выбьем на вашем могильном камне в качестве эпитафии.
21. Внесение Троянского коня
Самое действенное и проверенное средство женщины для решения проблемы — это визг. Работает, практически в любом случае. Нужны новые туфли? Восторженный визг и мужчина, потирая собственные уши, уже спешит порадовать свою благоверную. Мышь пробежала по полу? Включай визг и вот, уже и кот, и муж несутся наперегонки, желая крови серой негодницы. Подрались за место в твоей постели два недоумка? Ты знаешь, что делать, чтобы они друг друга не прикончили.
Нужно сказать, Надя очень хорошо умеет визжать и делает это с пронзительностью проффесиональной банши. Удивительно, как в ресторане Тамары Львовны не разлетелись стекла.
На этот визг сбегаются все, как будто кто-то нажал тревожную кнопку и в ресторане стало смертельно опасно находиться. Гости, официанты, чуваки с парковки, кто только не сбежался. Прибежал даже усатый шеф-повар с тесаком наголо — видимо, решил, что тут кого-то режут, и бросился на помощь.
Их растаскивают в разные стороны, являя миру Верейского в заляпанной кровью из разбитого носа рубашке и с наливающимся на левой скуле фингалом, и Давида. Он вышел из боя без единого ранения, такое ощущение, что Верейский в жизни своей не дрался ни с кем серьезнее детей. Давид потерял только пуговицу на воротнике рубашки.
— Я тебя по судам затаскаю, щенок, — шипит Верейский. Сплевывает на асфальт — кажется, с кровью. Задыхается от злобы. Ну еще бы, на такое посмешище себя выставил… Еще и денег Наташе заплатил за это.
— Пасть свою откроешь еще раз, и таскать меня по судам будет некому, — рычит Огудалов и дергается, пытаясь высвободиться из хватки держащего его мужика, — Макс, пусти.
— Ну, да, конечно, а кто мне ремонт закончит, если ты за убийство сядешь, — скалится над ухом Вознесенский. И продолжает держать.
Шепотки. Шепотки. Шепотки. Будто витают в воздухе и жалят ненужным любопытством.
Мама выглядит чертовски недовольной. От её укоризненного взгляда у Давида того и гляди волосы вылезать начнут.
На Надю, с её выпрямленной спиной и скрещенными на груди руками, косятся осуждающе.
“Ах, какая стерва, из-за неё мужики подрались, а она тут как королева стоит” — так и витает в воздухе. И пожалуй, если бы Вознесенский все-таки Давида отпустил, отнюдь не раскраской морды лица Верейского он бы занялся. А своей королевой.
Уж больно усталой она смотрится. Усталой и одинокой. И с засосом на шее. Это удивительно гармонично сплетается в цельную картинку. Вот именно сейчас Соболевская и кажется настоящей, будто обнаженной, без своего панциря.
Где-то провокационно щелкает фотоаппарат, но это не самая страшная беда, фотограф наверняка матери, она не будет поощрять распространения таких скандальных материалов по сетям, а вот мобильные телефоны… Мобильные телефоны чуть ли не прямой эфир “с места происшествия” могут в тот же Инстаграмм транслировать.
Шумит мотор, на парковку выворачивает белая машина такси. Тормозит чуть поодаль от людского скопления.
— Да неужели? — наверное, не занимай Соболевская все внимание Давида — он бы эти слова не услышал. Да и так — не услышал, больше увидел, как шевельнулись сухие губы, а мозг будто достроил её фразу самостоятельно.
И на лице у неё отражается такая честная радость. Кажется, сбежать — это то, чего ей сейчас так хотелось. Убежать и спрятаться от такого количества любопытных взглядов и молчаливого осуждения.
Девушка трет виски пальцами, запахивается в свой тренч поплотнее и торопливо шагает к машине, спрятав лицо в шарфе.
В его шарфе, между прочим…
— Макс, пусти, — Давид дергается сильнее, — если она успеет уехать, я тебе точно ремонт делать не буду.
— Смотри, без убийств, Отелло, — хмыкает Вознесенский и разжимает хватку.
Какие убийства? Если бы на них еще были силы.
Давид спотыкается, только когда видит мать. Потому что вот ей он своими закидонами, кажется, капитально испортил праздник. Да еще и с Соболевской у неё теперь все подвешено — то же из-за Давида.
