— Вы за это ответите, — шипит блондинка из-за спины Максима.
— Только после вас, — откликается Вознесенский и вталкивает меня в здание. Ему явно надоела эта перепалка.
— Просил? Правда? — как-то ужасно уязвимо спрашиваю я внутри, когда мы уже зарегистрировались и тащимся к нашему залу.
— Ты сомневаешься? — Макс глядит на меня косо, и то только потому что красный свет мигает. — Во мне? Или в Дэйве?
— Ты спрашиваешь сейчас как чей друг? Его? Или мой? — Я хмыкаю, не разжимая век. Боюсь расплескать свои так некстати обострившиеся чувства. Не здесь.
Не хватало еще в суд зареванной являться. Это противоречит моему стилю жизни, в конце концов.
— Дэйва тут нет. Как твой, видимо, — отстраненно откликается Максим, — знаешь, Верейскому я и сам хотел по морде дать. Так что… Так что ответь, пожалуйста, из каких условий задачи мы играем?
— Да, я верю Давиду, Максим, — устало откликаюсь я, — хотя он мог хотя бы иногда выходить на связь, такое ощущение, что он укатил в Тибет, где не берет мобильная связь. Но я в любом случае ему верю. У меня нет причин не верить.
Видимо, где-то там на Олимпе меня услышали.
Нет, не для того, чтобы вернуть меня в крепкие объятия Дэйва, ишь чего размечталась, Надя. С меня твердо решили спросить за мой базар. Только я об этом еще не знала.
— Надь, давай сосредоточимся на процессе, — тихо вздыхает Максим. — Мы должны утопить этого ублюдка. А все остальное — оно же может подождать.
— Слушаюсь и повинуюсь, — я улыбаюсь через силу, но уже через пять минут это ощущение легкой радости становится уверенным.
Я здесь, чтобы посадить Верейского, что может быть лучше.
Адвокат у Верейского — и вправду та еще стерлядь. По некоторым признакам становится ясно — Сашенька с ней спит. После осознания этого я даже начинаю сочувствовать этой сердобольной женщине, страдающей слабостью к конченым кретинам. Но делаю это ровно до той поры, пока Ольга Адольфовна не открывает рот. Особенно вымораживают её попытки оспорить сумму моей компенсации.
— Тут, должно быть, какая-то ошибка, — морщится она, — почему треть суммы компенсации составляет стоимость поврежденных картин? Не дороговато ли вы себя оцениваете, Надежда Николаевна?
— Надежда Николаевна еще с вашего клиента немного спросила, — едко откликается Макс и вытаскивает из папочки листочек, — у меня тут примерная оценка стоимости одной работы Надежды Николаевны. Оценивал искусствовед Юрий Андреевич Левицкий. Прошу приобщить к материалам дела…
Левицкий. Меня как будто прогревает изнутри. Все не зря, все не за одну только зарплату. Когда люди вот так искренне отдают тебе должное — в это всегда так сложно поверить. Ты ведь вообще когда-то была уверена, что уж за что-за что, а за твою мазню тебе платить никто не станет…
Ольга Адольфовна докапывается до всего. Хотя — она точно видела материалы дела, она все равно докапывается и докапывается, приглашает кучу знакомых Верейского, чтобы всем рассказать, какой Сашенька на работе адекватный. Приглашает несколько моих конкурентов, чтобы всем рассказали какая неадекватная я.
И приходится Максу вмешиваться, спрашивать: “И какое же отношение это имеет к делу?” — и требовать не приобщать это все к материалам. Судья и вправду адекватный. Судья вообще смотрит на Ольгу Адольфовну с острым желанием послать её в какой-нибудь Час Суда, чтобы она вот там страдала своей фигней.
Но самое, что её доканывает — это то, что основное доказательство в деле — какая-то жалкая пуговица. С затертыми отпечатками!
Могу её понять. Я сама произношу это про себя и пытаюсь не ржать. Это самое эпохальное, что я слышала в жизни.
Вот только Макс там с этой несчастной пуговицей доканал всех полицейских лаборантов, кажется, ему даже молекулярный анализ сделали, чтобы считать ДНК пото-жировых следов Верейского. По слухам, эти анализы делали только для ФСБ и только в рамках поиска крупных террористов. Тем более впечатляют подвиги моего адвоката. Он прям очень хочет премию за победу в процессе, сразу видно.
Я чувствую себя стоящей за стеной, собранной чьими-то заботливыми руками. Мне даже не надо ничего делать, я просто сижу, разглядываю судью, свидетелей, слушаю те показания, что они явились дать… Привыкла себя чувствовать этакой одинокой волчицей посреди огромного людного мира, а после суда ко мне подходят поздравить столько народу, что я устаю улыбаться.
И все еще пытаюсь удержать перед глазами, как Верейского в наручниках уводят из зала.
Боже, что это за зрелище, жаль только разделить не с кем…
— Слушай, как замечательно, мы обошлись одним заседанием, — Макс роняет мне ладони на плечи, заставляя вздрогнуть и обернуться к нему, — отметим это?
Я кошусь на часы. Блин. Если за два часа не успею добраться до фирмы Давида — куковать мне без ключей от квартиры еще три недели, пока нужный мне человек вернется из тура по Европе.
— Знаешь, разве что позже, — я морщусь, — можешь меня к Дэйву на работу подбросить? Я должна забрать кое-что.
— Но бутылку шампанского мы все равно потом разопьем, — твердо заявляет Вознесенский. Не знаю, на что он надеется, а может и ни на что — может, и вправду рад, за меня, за себя и за чертову справедливость.
В любом случае — броня наша крепка, и танки быстры.
— Заберу ключи и хоть две бутылки шампанского в меня вливай, — откликаюсь я.
Самоубийственно?
Отнюдь.
Знала бы, какие откровения меня дожидаются — повысила бы планку до бутылки водки…
37. Всплывает все
Нет, я, конечно, ожидала увидеть что-то помпезное, но офис “O.G.D” не только опередил все мои ожидания, но даже успел покурить на финише.
Они начинают впечатлять прямо с того самого момента, как Максим вывернул именно к этому миниатюрному, но ужасно стильному бизнес-центру.
— Ого… — Была бы мальчиком — присвистнула бы. А так я просто чуть не носом прижимаюсь к стеклу, разглядывая здание, отделанное темной плиткой, зеркальными панелями и белыми декоративными балками, поднимающимися выше крыши, создавая эффект “коронованности” именно этого бизнес-центра.
— Да, да, Огудалов скромностью не отличается, — хохочет Максим, осторожно втискиваясь между двумя джипами на парковке, — самое время передумать и выбрать меня. Я не настолько понтуюсь.
Я кошусь на его выпендрежный кроваво-красный Пежо и скептически поднимаю бровь.
— Это ерунда, — самоуверенно ухмыляется Вознесенский, — внутри там у них все еще пафоснее. Наш гигант абсолютно не мелочился с пылью в глаза.
Максим отваливается от меня в районе лифтов.
— Тут довольно приятный ресторан на четвертом этаже. Разберешься со своими ключами — поднимайся туда, — сообщает он мне, когда я выхожу на своем третьем.
