Дорога роз…
На перилах крыльца галереи, у каменной вазы у самого подножия лестницы, на краешках лавочек, привязанные алыми лентами. Я получаю их даже из рук случайных прохожих, которые шагают мне навстречу, пока я иду и собираю свои розы.
И они говорят мне какую-то милую чушь, которую мне вопреки всему — ужасно приятно слышать.
Иду и с каждым новым цветком в моих руках я все больше дурею. Господи, Огудалов. И почто я отказывалась от романтических жестов с твоей стороны? Это, оказывается, весело и нереально безумно.
Боже, что за человек. Как можно было вытворить такое? Притащить ко мне одного из самых крутых критиков, которому еще и творчество мое зашло. Выложить, пока я в галерее, всю эту алую дорожку из роз, к которым я с каждым шагом испытываю все меньше неприязни. И куда он меня вообще хочет таким образом вывести? Белый кролик, блин.
А сердце в груди восхитительно дрожит и обливается ледяным шампанским. Как будто не я полчаса назад думала, что с Огудаловым у меня все, совсем-совсем, и никогда больше. Какое счастье, что все это осталось только в моей голове.
Последняя роза на моем пути… В руках у мужчины в отутюженном черном костюмчике, стоящего у лимузина. Серебристого старомодного лимузина. И…
Может, все-таки это совпадение?
Я верчу головой по сторонам, не особо понимая, на что надеюсь. То ли найти еще одну розу, то ли не найти её.
Черт меня знает, чего я хочу, моя душа — потемки. Может быть я и хочу, чтобы этот лимузин был за мной…
— Надежда, вам сюда, — окликает меня мужчина.
Все-таки это мне.
Ну, спасибо, что не на слоне мне предстоит прокатиться. Судя по размаху фантазии Огудалова — реально, он мог пойти и на это.
Водитель открывает передо мной дверцу, протягивает розу. Их у меня уже почти целая охапка. Не один десяток даже.
Я шагаю внутрь салона, в душе готовясь уже к тому, что сейчас и там увижу пустоту, россыпь алых роз на сиденьях, и полное отсутствие моего белого кролика где бы то ни было. Порядочный белый кролик ни за что не даст себя поймать.
Вот только мой кролик — не очень-то порядочный. И весь салон пропах его прохладной и чуть бергамотовой туалетной водой. Его теплые ладони сжимаются на моих запястьях, как только я оказываюсь внутри салона.
— С днем рождения, мечта моя, — мурлычет этот мартовский кот и самым наглым образом лезет ко мне обниматься.
Я обижена вроде, но кто это помнит? Даже из моей головы это уже вылетело.
— Боже, как я соскучился, — вырывается из его рта тихий стон, и это будто порция сладкого сиропа для моих сердечных обливаний.
И я соскучилась по нему. Соскучилась тоже. Так, что просто невозможно описать.
И все-таки, какой же он дивный, до безумия красивый, в этом своем смокинге с шелковыми лацканами — визуальный оргазм, не меньше.
Я тянусь к Дэйву больше порывисто, чем осознанно, не удерживаю розы в руках и они осыпаются на пол к моим ногам.
— Эй, ну что ты делаешь, Надя, — смеясь шепчет мне в губы Давид, — сначала ты должна была треснуть ими меня по лицу. А ты что?
И первый раз в своей жизни я прихватываю мужчину за его узкий выпендрежный галстучек, притягиваю к себе и впиваюсь поцелуем в его бесстыжие губы.
Вот что я делаю, мой хороший. Ты — против?
Он… Кажется — нет…
Кто-то похищает у меня с добрый десяток минут в моей жизни.
Я нахожу себя на коленях у Дэйва, в плену его жадного рта, что то и дело соскальзывает с моих губ на шею, а потом возвращается обратно. В воздухе — с запахом мужского парфюма тесно переплетается дурманящий запах роз — оказывается, они пахнут. Никогда не замечала, пока не беременела. Хотя, тут их столько — рассыпаных и по полу, и по свободным сиденьям, что я бы, наверное, в любом случае учуяла.
Я не знаю, когда я успела тут оказаться — на этих коленях Давида Огудалова. И когда его ладони успели лечь мне на бедра и даже уползти своими поглаживаниями дальше.
— Аполлон мой, мы же не начнем наш медовый месяц прямо в лимузине? — хихикаю я.
— Какая жалость, что ты против, — суперэротичным тоном шепчет мне Дэйв, прикасаясь губами к мочке моего уха, заставляя томление лишний раз шевельнуться под моей кожей. Все-таки он сводит меня с ума — этот потрясающий мужчина.
Самое драматичное в этой истории то, что я совсем не против. И никаких сил препятствовать ему, продолжать на него обижаться у меня нету.
Я готова капитулировать. Теперь уж — навсегда. Ну — или до следующего его косяка.
Мотор лимузина мерно ворчит, мы явно куда-то едем.
— Не скажешь, куда мы направляемся? — с интересом уточняю я.
— Кажется, в ресторан, — откликается Давид, переползая своими ладонями мне на спину, — знакомая посоветовала чудный ресторан с молекулярной кухней. Так что если тебе захочется мороженое со вкусом свеклы или копченой клубники — мы сейчас попробуем, а потом возьмем их контакты. Кажется, доставка у них тоже есть.
Ишь ты, какой подготовленный явился. Мне даже интересно стало, что же это за копченая клубника такая.
— Ты не был на выставке, — недовольно ворчу я. Честно говоря, я бы хотела, чтобы он увидел. Говорят, самое последнее дело — показывать тому, кто тебя вдохновляет, насколько он для тебя оказался важен. А я хотела. Вскрыть, так сказать, все карты до конца. Сама не знаю, зачем мне это — наверное, я просто не люблю недоговорок. И раз уж я сказала ему, что его люблю — согласна напоминать ему об этом регулярно.
— Да был, — Давид смущенно улыбается, не раскрывая глаз, — мама вчера сделала эксклюзивное посещение, для меня и Майкла. Он вообще-то не хотел появляться на публике, но когда увидел картины — решил остаться на аукцион. Хотя я и не сомневался, что он тебя оценит.
— И что ты думаешь? — не удерживаюсь я. Душа раскрыта нараспашку. И так нельзя, я знаю, в раскрытую душу больней приходятся удары, но все-таки.
— И ты для меня — космос, Надя, — Огудалов чуть ухмыляется, но все еще выглядит смущенным, — моя личная бесконечность, которую я никогда не устану познавать.
— Какой же ты все-таки подхалим, Огудалов, — смеюсь я, — кстати, откуда ты вообще узнал, что из всех критиков мира я предпочту узнать мнение именно Боде? Или ты не знал и зазывал его просто так? И про день рождения? У мамы?
Да, я хочу знать подробности.
— Я не сдаю свои источники, — фыркает мое наглое чудовище, а потом бесстыже щурится и сознается, — я вообще-то с пристрастием допросил твоего мужа на предмет твоих пристрастий. И вообще — имел виды на еще парочку искусствоведов в Америке, но на Боде сделал основную ставку. И она сработала.
— Ты допрашивал Пашу? — удивленно переспрашиваю я.
