Перед её мысленным взором так и стояли Софья с Марком, приветливо махающие ей. Надо же, встретились! Увидели друг друга в этой бесконечной туристической толчее. И счастливый вздох покинул её грудь…
Нина Даниловна решила повышивать. Но поскольку её переполняли мысли и переживания, заняла себя гладью, сейчас не до счёта.
Володя попросил о помощи. И она согласилась организовать его встречу с Софьей.
— Только у меня есть одно условие, — сказала ему Нина Даниловна. — Ты не будешь присматриваться к ней и решать, стоит ли объявлять девочке, что ты её отец.
— Нина, у меня и в мыслях этого не было, — заверил её Владимир Арсеньевич. — Уверен, всё сложится хорошо.
В том, что Софья придётся ему по душе, Нина Даниловна не сомневалась. Но ей стало любопытно, откуда у Володи такая уверенность.
— Думаешь?
— Да. Отец твой не стал бы тогда сообщать мне о дочери. Он написал, что Софья станет для меня светом в окне, каким есть для тебя.
— Да?
Получалось, что именно так её отец оценил девочку, с которой провёл всего несколько дней. А Нине казалось, что отец отстранённо относится к появлению сводных родственников. Возможно, так оно отчасти и было, чтобы попытаться оградить себя от волнений.
— Данила Андреевич написал, что когда Мария привезла к тебе Софью, он был в санатории. Остаток отпуска решил провести на даче, где ты и была с Софьей. Написал, что Софья — будто твоя девочка, Нин.
— Да, тогда мы провели вместе четыре дня, и я уехала с Софьей в город.
— Данила Андреевич не просто так оценил Софью, он понял, какая она. А сегодняшняя поездка в Москву довершила дело — не представляю, как она прожила столько лет в ненависти: Маша и её мать ненавидят друг друга.
…Вышитый рисунок смазался — слёзы застлали глаза Нины Даниловны.
Володя снова попросил у неё прощения.
Тогда, много лет назад, после душевного кошмара, пережитого ею на даче, он просил извинить его, но понятно было, что себя он простить не в состоянии.
Теперь в его просьбе о прощении она чётко поняла — у него появилась надежда на то, что он себя простить сможет.
— Я тебя и тогда простила, — ответила Нина Даниловна вчера вечером, когда допоздна сидели в кухне. — А уж теперь-то о чём говорить, Володь. Всё быльём поросло.
В том, что случилось почти четверть века назад, она и себя отчасти винила. Возможно, она слишком правильной была, но и Володя не форсировал события. У них всё шло по-людски.
Но, видимо, правильно — это не совсем верно и не просто.
— Нин… Я понимаю, что и сейчас звучит… Но думаю, всё же стоит сказать тебе. Не знаю, что на меня нашло, когда Маша ко мне в постель залезла… И сонный я был, и опыта… такого у меня не было, всё ведь наукой занимался. Я ведь даже поначалу подумал тогда, что это ты… Поэтому, может, из-за всего сразу, словно замкнуло тогда. А когда, после… решился на разговор с тобой, стыдно признаться было. Да и сейчас…
— Володь, давай больше не будем об этом.
— А когда прочёл письмо твоего отца, которое мне отдал нотариус, возникло чувство, что… Софья — это наша с тобой дочь. Вот будто… Не знаю, почему.
Нина Даниловна кивнула тогда:
— Будто отнятый шанс.
— Нин?
Она смогла лишь помотать головой — сейчас об этом говорить не было сил. Да и стоит ли?
— Сообщи мне, когда можно будет прийти, с Софьей познакомиться.
— Конечно, Володь, я позвоню.
…Нина Даниловна сморгнула набежавшие слёзы и отложила вышивку. Она и уснула после этого разговора только под утро, поэтому и не слышала, как Софья ходила в магазин…
Получается, Маша сама… И Володя ей был совершенно не нужен. Нет, Володю это нисколько не обеляет. Тут вопрос в другом — зачем Маше это понадобилось? С такой внешностью у неё в Москве в поклонниках недостатка не было.
Зачем?
Позавидовала сестре? В шестнадцать лет?
— Володя сказал, что Маша с матерью ненавидят друг друга…
Позавидовала сестре. Сестре, у которой была семья. Любящая семья, хоть и состоящая только из бабушки и отца. Сестра, брошенная их матерью, оказалась счастливой.
И Софья, которая неожиданно появилась в жизни своей матери, выросла в их страшной атмосфере. Как цветок в пустыне.
— Девочка моя, девочка… Теперь ты будешь счастлива. Всегда.
* * *
Трепет от неожиданной встречи поутих. Да и Марк, так осторожно, но уверенно держал её за руку, что Софья теперь наслаждалась каждым мгновением их прогулки.
Когда дошли до Невского, остановились.
— Софья, давай пообедаем, — предложил Марк. — Потом погуляем. А после пойдём пить кофе с пирожными!
— Всё и сразу?
Марк улыбнулся.
— Просто по-порядку. Очень хочу с тобой подольше побыть, — он сжал её пальчики. — Давай какой-нибудь ресторанчик выберем.
И тут Софья озорно улыбнулась:
— А пойдём в столовку!
— В столовку? — Марк не смог сдержать удивления.
— Да! Я ещё в Москве на панорамах смотрела. Столовка работает. И отзывы хорошие.
Софью было не узнать — она буквально светилась счастьем, от печальной девушки в слезах, какою она была в поезде, не осталось и следа. Выглядела Софья фантастически — прекрасная, прелестная, нежная…
— Софья, а что за столовка?
— Я когда у тёти Нины была, давно… В общем, я у неё оказалась за неделю до отпуска, и она брала меня с собой на работу!
— И вы ходили обедать в эту столовку.
Софья кивнула, и на лице её появилась абсолютно счастливая улыбка.
— Конечно, немного всё поменялось. Думаю, это скорее кафе назвать можно. Но принцип — столоваться. Марк, там какое-то волшебное место. Там хорошо.
— А где это находится?
— На проспекте Бакунина, — Софья махнула в сторону площади Восстания.
Марк достал телефон:
— Давай тогда такси вызовем?
— Нет! Поедем на троллейбусе, тут же всё близко, Марк.
— На троллейбусе?
— Знаешь, как здорово! Прямо как экскурсия по Невскому.
Они перешли проспект и пошли направо, в сторону остановки.
— Нам десятый нужен.
Марк кивнул.
— Соф, а что-то я не вижу киосков с проездными.
— В троллейбусе купим, — она с интересом посматривала на него: — А ты в Москве пользуешься общественным транспортом?
Марк не был похож на безлошадного мужчину, да и недавно собирался такси воспользоваться.
