Пусть так же бесится, как я бешусь от мысли, что она сейчас дает Смалькову.
Идея была отличная. И в первую пару минут этот вспыхнувший в крови азарт снова побуждает либидо, я снова завожусь, наваливаюсь на Ольгу всем телом, второй раз и теперь уж окончательно задираю юбку её платья. Пальцы зарываются в волосы, скользят по гладким прядям вниз…
И все-таки снова садится моя батарейка. Быстро, практически махом, как только я вжимаюсь лицом в девичью кожу и вдыхаю её запах.
Не то…
И только поняв это, я замираю, как идиот, пытаясь выбросить эту дурь из головы.
Что значит «не то», дорогое подсознание? Какого хрена тебе надо?
Не тот запах, не те волосы, не та грудь.
И эта женщина, трущаяся об меня и лезущая целоваться — совершенно не та.
Бля…
— Антон? — тихо и нетерпеливо хнычет подо мной Ольга. — Мы долго будем? Меня муж убьет.
Спасибо, дорогая, ты умеешь поддержать в сложной ситуации. Вот надо было открыть свой рот именно тогда, когда меня торопить совсем не стоило.
А что это значит? А значит это, что секса сегодня никому не светит. Ни мне, ни ей!
Я слезаю с Ольги, вылезаю из машины.
— Приведи себя в порядок, — бросаю перед тем, как закрыть дверь, — я тебе машину вызову.
Стою у подъезда своего дома, утопив руки в карманах, и отчаянно хочу сжечь этот мир к чертовой матери.
Боже, ну почему именно она? Почему Хмельницкая
Глава 8. Антон
— Я что-то не так сделала? — тихо всхлипывает за моей спиной Ольга. Она уже одернула юбку, торопливо зачесала волосы в хвост, вот только глядеть на неё мне все равно не охота.
Так и хочется ляпнуть что-то вроде: «Ты родилась, Оль, этого было достаточно».
Вот зачем было открывать свой рот, а? Знает же, что на болтовню во время и перед сексом у меня острейшая аллергия. Да и после — тоже.
Меня и так-то бесит это идиотское наваждение, эти дебильные проблемы с хотеньем хоть кого-то кроме одной зеленоглазой мегеры. А тут еще и Олечка с её болтовней.
Вот и пускай теперь за оргазмом ползет к супругу. Ах, он у неё не очень? Под шариком жира на пузе не прощупать кубиков пресса? Ну, так это не мои проблемы, не я за этого увальня замуж выходил.
— Антон… — на моем плече сжимаются наманикюренные пальчики. Вот вроде маникюр стервозный, а сама Ольга, когда я к ней поворачиваюсь — чудом не ревет. Глазенки красные, вот-вот польются слезы.
— Езжай к мужу, пусть он тебя сегодня обрабатывает, — холодно откликаюсь я, и да — слезы из глаз Ольги все-таки бегут. Наверное, мне должно быть стыдно. Меня же все это соплепускание раздражает все сильней.
Её хочется взять за шиворот и встряхнуть, чтобы не ныла.
Боже, как можно быть такой жалкой и навязчивой?
Ирина — стоя в одних трусах посреди ресторана, выглядела истинной королевой, а эта… Боже, дались мне эти трусы Хмельницкой…
Хотя красивые же были трусы. На красивой заднице. Что удивительного в том, что они оставили в моей памяти такой неизгладимый след?
— Это из-за неё, да? — вскрикивает моя, кажется, теперь уже насовсем бывшая любовница. — Из-за Хмельницкой?
Интересно, а что она имеет в виду? Очень ли очевидно по мне, что я хочу затрахать бухгалтершу до полусмерти, дать ей чуть-чуть передохнуть, а потом добить уже окончательно?
Или может, просто со стороны я кажусь слишком злым из-за всего произошедшего в ресторане? Тоже может быть. В конце концов, именно эта гремучая смесь злобы и похоти сейчас бурлит в моей крови.
— Антон, — Ольга жмется ко мне грудью, — мне плевать, что эта стерва там устроила, понимаешь? Я же знаю, что ты лучший…
Второй вариант. Самый неприятный для самооценки.
— Лучше тебе это не договаривать, — выдыхаю я, отворачиваясь от неё, — твоя машина подъезжает. Адьес, бэйба. Лети домой. В семейное гнездо.
Меньше всего я хочу, чтобы кто-то сейчас припоминал это.
Как я стоял на коленях.
Как погибал, зачарованный яркими, зелеными глазами Хмельницкой.
Как понял в ту секунду, что смертельно хочу эту дрянь. Что все что угодно сделаю, лишь бы заполучить её себе.
Да-да, я отдаю себе отчет, что это несколько странно, проникаться подобными желаниями к женщине, над которой я очень жестко подшутил. Тем веселее. Не люблю простых задач, если честно.
Одно только бесит самым лютым образом— в раздетом виде Ирину видело слишком много народу. Это что мне теперь — половину мужского персонала в фирме менять? Не очень-то это круто по отношению к корпоративному духу. Но тут либо менять, либо убивать…
К воротам во двор тем временем действительно подруливает серый Рено с шашечками такси.
Карета подана, Золушка, вали домой!
И Ольга с минуту стоит за моей спиной и тихонько хнычет, поскуливает как побитая собака. Я не веду и бровью. Приговор для неё обжалованию не подлежит. Не хочу я её. Вот не хочу, и все.
У меня, в конце концов, ясно обозначилась цель. Длинноногая наглая горячая цель, которую очень приятно будет скрутить в бараний рог.
Хмельницкая будет смотреть мне в рот. И работать своим ртом мне во благо она тоже будет. Отработает каждое свое оскорбление, каждый миг, когда смела ломаться. Я представляю это — и хочу этого, ужасно хочу.
— До понедельника, да? — пищит Ольга. Она, что, все еще надеется, что я её остановлю? Боже, я как-то хреново прорабатываю образ черствого мудака, надо проработать эту линию, чтобы была четче.
— Привет мужу, — ухмыляюсь я.
Ольга встряхивает обиженно волосами и цокает каблучками в сторону машины. Ну наконец-то, отчалила. Я уж думал, придется красную ковровую дорожку ей расстилать.
Вообще — надо было доверять чутью. Ведь не собирался же пялить именно Ольгу сегодня. Собирался же взять кого-то из новеньких, еще не тронутых девочек из службы обзвона клиентов.
Кто знал, что меня так заклинит на главной стервозине из моей бухгалтерии? Скажи об этом мне кто-нибудь утром — я бы поржал. А вот сейчас — мне уже как-то и не до смеха. Сейчас мне нужна линия поведения, да такая, чтобы Ирина сразу ощутила свое место и перестала кочевряжиться.
Ольга наконец-то исчезает, и я остаюсь уже наедине с собой.
С мыслями. С собственной досадой, которую никуда не получается деть.
Где-то там сейчас Смальков уже, скорее всего, залез в трусы к моей Хмельницкой… Чем больше я об этом думаю, тем больше хочу все-таки убить этого мудака. Ведь я ясно все обозначил еще в начале вечера. Я её хочу, и она будет моя. Что было непонятно? Или Геныч как всегда включил принципы? Чужие бабы — это же интереснее, так он говорит!
