У неё вздрагивает бровь. Презрительно, будто она вообще удивлена, что я об этом вспомнил. Это, в общем-то, единственное изменение в её лице. Ни слова. Ни жеста. Ничего. Только три клика мыши.
На столе передо мной вибрирует телефон. В «WhatsApp» потерял девственность диалог с Ириной Хмельницкой, туда упала фотография чека за покупку нового телефона и номер карты для перевода.
Ну, окей.
Перевожу, добавляю лишний нолик с конца суммы.
Излишек суммы мне возвращается тут же, в течении пяти минут. Она там вкладку банка открытой, что ли, держит?
— Это за моральный ущерб, — ворчу я, отправляя деньги обратно.
Деньги снова возвращаются ко мне. Она издевается? У меня уже скоро дневной лимит переводов закончится!
И все равно будет по-моему!
Отправляю деньги в третий раз и… Внезапно получаю сообщение, что «карты с данным номером не существует».
Поднимаю голову, таращась на Хмельницкую.
— Ты что, карту заблокировала? Дебетовую?
Хмельницкая равнодушно пожимает плечами. Наверняка у неё есть еще и виртуальная, и пара дополнительных карт. Но их номеров я уже не знаю.
На удачу, пробую перевести по номеру телефона, но эта история не проходит.
Коза! У меня в бухгалтерии рулит та еще коза! Сексуальная такая коза…
Тьфу ты, Верещагин, уймись. Ты не будешь трахать эту сучку. Ты уже все решил.
— Мой моральный ущерб оценивается не денежной суммой, — с убийственным безразличием произносит Хмельницкая, по прежнему не удостаивая меня даже взглядом.
О, да, я знаю, чем оценивается твой моральный ущерб, госпожа главный бухгалтер.
Госпожа…
Бля, я её убью. Как-нибудь понадежнее. Потому что я снова вспоминаю вчерашний вечер в клубе. Самого себя в звенящей пустоте кайфа помню. Каждый удар её ремня, который извращенцу-романтику из дальнего угла моего разума хочется назвать поцелуем.
И я снова хочу этого. Может, не сейчас, не сегодня, но хочу… Настолько, что начинает крутиться в голове всякая чушь, начинающаяся со слов «А может…»
А может, один раз?
Только один раз — это ведь ничего не значит. Не значит, что мне это нравится, или…
Значит!
Я это знаю.
Один раз только поддамся этому дерьму, позволю себе снова стать для неё тем, на ком она срывается — и обратной дороги не будет.
Ведь два раза — это уже закономерность.
А у меня и без Хмельницкой в жизни хватало неадекватов. В конце концов, когда я выбирался из того дерьма, в котором родился — я давал себе слово, что не позволю себе быть проигравшим.
И ведь я выбрался. Смог сколотить свой капитал, найти себе партнеров. Когда Смальков согласился выступить основным спонсором моего проекта — вот это была оценка моих усилий.
И что, после всего этого я стану носить Хмельницкой тапочки в зубах? Послушно вставать на коленки и терпеть?
Нет. Не буду.
Вот только…
А кто, если не я?
Увы, но я-то знаю, что на эту конкретную сучку есть хороший спрос в её среде. И ведь у нас с ней был договор, что она откажется от своих мальчиков для порки, только если я их заменю.
Ну, по крайней мере, я предложил ей это. Вчера. Когда у меня отказали мозги.
— Ир… — Я снова цепляюсь взглядом за её профиль, снова переживаю это идиотское затмение «А если»…
Смирительную бы рубашку сюда. Или виски…
Хмельницкая встряхивает головой, зыркает на меня своими зелеными прожекторами. Интересно, она рентген взглядом делает? Очень на то похоже, на самом деле, если судить по пронзительности её взглядов.
— Ирина Александровна, — цедит Хмельницкая отрывисто, — Ирина. Ирочка, на худой конец. Никакой Иры. Ты мне — босс на две недели, Антон Викторович. И не хрен обращаться ко мне так, будто я тебе жена.
Согласен. Не хрен. Еще бы получалось.
— Нет, это трэш какой-то, — Хмельницкая недовольно кривит губы и пялится на меня, — невозможно при тебе работать, Антон Викторович, бесишь. Не мог бы ты…
Окончание красноречиво сглатывается. Да, так часто делают, когда хочется выразиться только матом, но это не очень одобряется субординацией.
Не мог бы я пойти нахрен из её кабинета? Интересное предложение, надо собрать брифинг на тему того, как быстро мне это сделать.
Хотя, это я не сам свалю, а так и быть, уступлю по её просьбе.
— Я подумаю, — хладнокровно откликаюсь я. На самом деле есть смысл в том, чтобы перебраться в конференц-зал. При Ирине мне самому работается не очень — уж слишком силен отвлекающий фактор.
А проверку нужно закончить, раз уж я её начал, тем более, что косяков, чем дальше глянешь в документацию, тем больше
— Вот и думай, — все так же ядовито шипит Хмельницкая и выскакивает из кабинета.
Дышать становится легче, работать — проще. Я снова зарываюсь в отчетность.
Просто приключенческий роман, на самом деле — история о нескольких криворуких идиотах, и о том, как стремительно к ним приближается поезд моих репрессий.
Ирина мне мешала добраться до кульминации, в которой точно стало бы ясно, сколько народу выживет, а скольким — придется волочить свои тушки на биржу, в поисках новой работы.
Аудитору моему — точно придется. Такое ощущение, что он просто не в курсе про ежегодную глубокую проверку, положенную по регламенту. И про ежемесячные плановые — тоже не в курсе. Нет, оно понятно, что Хмельницкую проверять — только время зря тратить, но и до неё была у нас финансовая история. Да и после — ну, мне реально интересно, за что он у нас зарплату получает? Надо будет веб-историю запросить.
Самому интересно понять, насколько жестокие моим идиотам я устрою репрессии. И как же жаль, что гильотина — не входит в список одобряемых законом дисциплинарных взысканий. Некоторым её очень не хватает. Голова же явно натирает. Ну, по крайней мере — Наталье, что подменяет Хмельницкую во время отпусков.
Перевода ей не видать, пусть девочка сильно не раскатывает губу. Не могу себе представить какие доводы она должна мне привести, чтобы я смирился с её присутствием в моей бухгалтерии.
Все сильнее одолевает нежелание пускать Хмельницкую в это её увольнение. Слишком уж хороша эта стерва. Прав был Геныч, найти ей замену будет сложно. Это только на взгляд ведь рынок труда переполнен работниками бухгалтерской сферы, на деле же вечно оказывается, что эта — ворует, эта криворукая, а эта — и то, и другое, да еще и перечисления в фонды и в налоговую вечно задерживает.
Но если Ирина останется — у меня перед глазами будет и напоминание о вчерашнем дне. О порке.
И если она будет тут, если будет мельтешить перед моими глазами — сколько я выдержу?
