Итак, Антон Верещагин, тридцать четыре года, бизнесмен, бабник и породистая сволочь, что в анфас, что в профиль. Гипотезу о том, что наглость должна иметь пределы, вертел известно где, неизвестно только, сколько раз.
И вот сейчас он стоит и смотрит на меня, женщину, ноги которой пятнадцать минут назад целовал, ту самую, которую пробовал на вкус, и выглядит так, будто я ему сломала вселенную.
Ничего, мой сладкий, тебе полезно!
Я ожидала, что он вспылит.
Он должен злиться — если я хоть что-то понимаю о его характере — а я понимаю. Поэтому — он должен. Просто обязан.
В конце концов, его вряд ли часто динамят, а я обошлась с ним пожестче, чем “развести на коктейль и сбежать из бара”.
Без ложной скромности, я попользовала этого паршивца как секс-игрушку, получила свое удовольствие, потрепала по щечке и отложила на полку.
Хотя язык у паршивца совершенно волшебный, этого не отнять.
А он стоит, утопив руки в карманах и смотрит на меня так, что и под моей кожей шевелится голод.
Вот только нет, обойдется, он ещё не заслужил ничего большего. Я могу подождать. И посмотреть на его поведение.
— Ты все еще не сбежал? — я кошусь на Верещагина насмешливым взглядом — А я-то думала — уже на подъезде к дому Ивановской… Чтобы она тебе вылечила… что там у тебя свербит?
Антон всё таки преодолевает этот шаг между нами, опускает ладони мне на бока.
— Зачем мне менять мою госпожу на какую-то там… — его горячее дыхание проходится по моей шее, — я же знаю, что не пробовал никого вкуснее тебя, моя персиковая госпожа…
Моя вавилонская тьма сжимает пальцы на моем горле крепче.
Как настырно этот поганец пытается развести меня на секс. И эрекцией своей трётся об мое бедро. Намекая. Заставляя думать, что все-таки одного оргазма мне на самом деле мало. Очень мало…
Вот только я сказала: нет!
Самое тяжёлое в этой истории — переспорить саму себя. И все-таки, пальцы касаются изумрудика в кулоне и ноги мои будто отталкиваются от дна.
Я не потеряю контроль. Не смешаю все это снова.
Верещагин ведь сам выбрал, кем ему быть для меня. Я предлагала ему иное. Его это не устроило. А иные версии меня — они не включают в себя мои чувства. Я в это наигралась.
Разворачиваюсь. Впиваюсь настолько резким взглядом в лицо Антона, что он аж вздрагивает.
Да, да, малыш, это тебе не профурсеток за попу щипать.
— Руки!
Он отдергивает ладони инстинктивно.
Будто щелкает по его пальцам невидимая линейка.
Госпожа не разрешала!
Антон стекает на колени снова, сейчас касаясь пальцами моих коленей, утыкается лбом мне в живот.
— Прости, — он шепчет это еле слышно, прикрыв глаза, — прости меня, госпожа. Я просто хотел подышать тобой, раз больше ты ничего не разрешаешь.
Трепло. Никаких других слов у меня нет.
Наглое трепло, с совершенно невозможной интуицией.
Хотя, обманывалась ли я на его счёт? Верещагин всегда умел навешать на уши столько лапши, что девочки надолго теряли свои пустые крашеные головки. Он умеет подбирать ключики, втираться в доверие сладкими словечками, подбирать ключики к закрытым дверям.
Подбирает и к моей…
Моя одержимость шумит, роняя волны за моей спиной.
— Мне пора, — раздражение мое достигает критической точки.
— Разрешишь мне хотя бы тебя подвезти, моя жестокая? — выдыхает Антон, поднимая на меня глаза.
Такой алчный.
Готовый услужить.
Фальшивый.
Сколько он выдержит на этот раз? Пару дней? Потом снова вернётся в режим мудака, треплющего мне нервы.
Слушаю идиотское оправдание практичности, типа “сюда нас доставил водитель Проши, домой возвращаться не на чем”.
Ага, не на чем. Разумеется, в Москве вообще закончился транспорт и единственная доступная машина — Верещагинская.
Вот только с задачей “переспорить себя” я все еще плохо справляюсь.
— Тебе все равно не светит, — предупреждаю я. — Со мной — так точно. А к Ивановской, мальчик мой, можешь ехать хоть сейчас, не теряя время. Она, поди, уже готовая ждет. Из дома в одной комбинации вылетит. Кружавчатой. И плевать, что не май месяц.
— Я переживу, — с натянутым спокойствием откликается Антон, а потом добавляет несколько иным тоном: — раз так хочет госпожа…
Этому поганцу не нужно писать никаких особых инструкций типа «Раб и госпожа. Для чайников». Он отчаянно пытается найти мои эрогенные точки.
Вслепую, наощупь… Но ведь находит же…
Я гляжу на него и хочу его придушить — это моё исключение из правил, отчаянно меня бесящее.
— Ты выглядишь такой голодной, госпожа, — Антон почти мурлычет, трется щекой об ткань моей блузки, заставляя клубок из колючих розовых стеблей в моем животе сплестись сильнее, — такой голодной до меня. Может, все-таки позволишь мне утолить этот голод? Позволишь послужить тебе?
Интересно, есть ли пределы его наглости? Ведь вроде ничего такого он не делает, просто предлагает, хотя на самом деле это всего лишь удар по моему самоконтролю.
Раб должен помнить свое место. Пока он в этой комнате — должен.
Я сжимаю пальцы, сгребая волосы Верещагина в горсть, с силой дёргаю за них. Это куда более болевое воздействие, чем мои же аналогичные действия до этого.
— Я сказала, что мы закончили, — рычу я разъярённо, а потом шагаю подальше от этого наглого мальчишки. И даже отворачиваюсь, лишь бы его не видеть.
Сырой. Чудовищно сырой. Хватает же наглости, настаивать на своем.
Но как он настаивает…
— Ты не ответила, можно тебя подвезти? — практично уточняет Верещагин, за моей спиной поднимаясь с колен.
— Хорошо, подвези, раз тебе так приспичило, — огрызаюсь я, злая на саму себя, что все-таки поддаюсь очарованию этого мудака.
Но все, никаких проволочек, я забрасываю ремешок сумки на плечо и открываю номер.
Мы идем по коридору Тресса, Верещагин шагает вслед за мной, а я понимаю, что мои карты крапленые — все до единой.
Пока он рядом — я не смогу держать себя в руках. Не смогу не хотеть его, во всех смыслах.
Ещё до того, как он встал передо мной на колени — могла бы, сейчас я хочу всё! И это желание не отрежешь без опытного нейрохирурга.
Вот только я не могу с Антоном связываться всерьез, это исключено. И зря я позволила этому смешаться. Отыгрывать назад нужно как можно быстрее.
— Госпожа Ирия, Тамара Александровна просила вас подтвердить допуск в клуб для вашего… — Лиза за стойкой администратора даже заглядывает в бумажку, чтобы уточнить, — Антона. В противном случае его пускать больше не будут.
