Хотя, если бы Ирина и хотела как-то со мной связаться, уже связалась бы…
Да и что я могу ей предложить, после всего, что ей устроил?
— А если не скажу? Вдруг я тебе не помогу найти твою Ирию, потому что хочу тебя себе забрать? — вкрадчиво мурлычет Эва.
Иногда у меня возникает желание придушить эту драную кошку. Поэтому я красноречиво смотрю на Эву, а потом снова начинаю гипнотизировать взглядом вход.
Фразу “Значит, хрен тебе, а не сессия” оставляю при себе. Пусть сама вспоминает.
— Холодны-ы-ый какой, — Эва барабанит наманикюренными ноготочками по подлокотнику, — между прочим, я ее не хуже. И беру неофитов.
— Я заметил, — спокойно откликаюсь я, — шесть штук только при мне сменила. Один везунчик выдержал две сессии, потом ты его послала сама.
Эва передёргивает голыми плечиками — она сегодня в корсете, даже без лямок. Хотя ладно, у нее выпадать нечему, не Тамара Александровна с ее четвертым размером…
— Не то, что я ищу, ничего ты с этим не сделаешь, — вздыхает она.
— Я тоже не то, отвечаю.
И снова молчим. Бармен моет кофе-машину. За четверть часа до закрытия является Тамара, садится напротив Серёжи, он целует кончики ее ногтей и только потом подаёт ей кофе.
Тамара косится в мою сторону, салютует мне чашкой. Она уже привыкла меня наблюдать в этом углу. Скоро буду брать с них плату за услуги предмета интерьера.
— А ведь есть у меня новости, Антош, — неторопливо, будто золотую монету, отсчитывая каждое слово, произносит Эва.
Где-то там у меня что-то обнадеженно вздрагивает. Неужели? Я уже на стены лезу, неужели всё-таки да?
Я смотрю на Эву. На то, как она сама таращится на Тамару с Сережей, а сама теребит пальцами ту самую искру с рубинчиком на своем запястье. И всё, не говорит ни слова. Только улыбается самодовольно.
Садистка — это не только длинная плеть. Но и три-четыре нервотрёпки многозначительным молчанием.
Минуты этой испытующей тишины бегут друг за другом. Я их чувствую, как капли раскаленного воска, падающего на кожу и прожигающего до костей…
— Говори уже, — не выдерживаю я.
Ухмылочка на губах Эвы становится только шире…
Глава 32. Ирия
Начинать день с Верещагина мне понравилось.
Бодрит. Не как глоток паршивого кофе из этой забегаловки, нет, по-настоящему бодрит, встряхивает, как-то задает тон всему следующему дню.
Чувствую себя какой-то маньячкой, ей богу…
Ну, а кто еще будет тратить два часа на дороги по утрам ради нескольких секунд наблюдения за бывшим боссом, пока он выходит из дома и садится в машину?
Два раза за неделю мне улыбается удача, моя агония продляется, пока Верещагин разговаривает по телефону, стоя у машины.
Но все-таки они у меня есть, эти пять секунд утреннего Антона, пополам с горьким кофе, вкус которого я уже научилась не ощущать…
Пять секунд его — подтянутого, свежего, такого же сексуального, что даже издалека, украдкой, из-за шторки — смотришь и темнеет в глазах, потому что мой голод — ни до кого другого, только до этого паршивца.
И каждый раз, когда я это осознаю, я сама у себя спрашиваю: “Ира, ты чокнулась?”
Я почти… Правда, только почти!
А ведь за Ивом я так не ездила…
С ним вообще все было по-другому, Ив не был мудаком изначально, хотя мой отец и уверен в обратном. Мой отец вообще считает, что бросить его дочь у алтаря — преступление, похуже терроризма. И не сказать, что я абсолютно во всем с ним не согласна. Хотя, с самого начала Ив был вполне себе симпатичным и правильным Ванечкой, и никаких выходок за ним не числилось.
Но вот вы представляете, что такое полгода готовиться к свадьбе, планировать её в каждой мелочи, вплоть до колец для салфеток, чтобы потом жених на церемонии сказал “Нет”.
Это в кино выглядит как-то красиво и ужасно драматично, в реале же — не до драмы, это блядская немая сцена и вообще непонятно как дальше жить с этим “нет”. Всем непонятно! Даже опытным регистраторшам ЗАГСа, потому что их речь подготовлена только для двойного “Да”, и если и были такие случаи в их практике — то только у их наставниц. И те о них не вспоминают.
Ведь если человек передумал жениться — почему не передумать ДО церемонии?
Ну, вот Ив передумал во время…
И вот тогда было больно, да…
Он был моим первым во всех смыслах. Первая любовь, первый мужчина, первый саб… Сам предложил это, ему очень нравился во мне именно мой характер и постоянное желание руководить ситуацией, и первый раз — сам принес мне ремень, предложив “по-жесткому”.
А я… А я уже тогда ощущала голод по боли, и была рада зайти дальше, чем пара пощечин во время секса. Ремень в руках дал мне больше свободы, больше боли, которой я так вожделела…
И вот.
Ив передумал.
Просто потому, что он знал — мне понравилось быть Госпожой, и отказаться от этого я не смогу, а вот он решил, что сможет, и что это ему совсем не нужно. Вовремя, да. В ЗАГСе. Два года отношений, причем оба года — Ванечка тащился от того, как его ставят на колени, а именно в день свадьбы решил, что нет. Это не мужественно.
Самое оскорбительное было даже не в этом. А в том, что в Тему он потом вернулся. Но, нет, не позвонил мне. Нашел другую Госпожу.
И довольно долго я была уверена — дело во мне, я неправильно чувствовала его границы, неправильно чувствовала его самого, и перебирала, а он не знал, как мне об этом сказать.
Конечно — сам виноват. Мы же помним — если ты не можешь сказать “нет”, то это твои проблемы. Если ты говоришь “да”, а на самом деле не осмеливаешься сказать “нет” — то тоже без обид. Телепатов нет.
Но Ив — был единственным, с кем я смешала все это: Тема, секс, чувства… Это было лишнее. Смешивать было неправильно. И опасно. Меня слишком ломало, я чувствовала себя не в своей тарелке, когда эмоции рвались из-под контроля.
Вот как сейчас…
Восьмой день моего сталкерства начался паршиво с самого начала. Отключили воду, я не смогла помыть голову, какой-то придурок в метро наступил мне на ногу, испортив лакировку туфель.
Я даже не заказываю кофе в той кофейне, потому что его дрянной вкус меня бы точно доконал, а я сейчас даже пар спустить не могу. Рука не поднимается.
Потому что я дала Антону слово… Что ни с кем, кроме него…
Господи, какой идиотизм.
Ну, ведь нельзя же так, я же ненавижу сама эти проблемы с самоопределением, когда человек хочет, но уверен, “что не может”. И вот пожалуйста — сама сижу в блядской кафешке с дурацкими зелеными скатертями в горох, пялюсь на мужика, по которому сохну два года, а встать и выйти из кафешки, встретить его у его же тачки — нет. Не могу. Не могу вернуться.
