Потому что с ним я не хочу что-то конкретное. Я хочу всё.
Госпожа мастер здесь не для того, чтоб мне мешать, в конце концов.
На этой дискотеке музыку ставлю я.
Как он на меня смотрит…
Если бы он смотрел так на кого-то другого, на другую Госпожу, я бы задыхалась от желания выцарапать эти глаза. Я бы запретила ему вообще поднимать ресницы, чтобы вот такой его взгляд больше не доставался никому.
Нет. Он смотрит на меня. Просит. Умоляет присвоить его себе поскорее.
И как я могу отказать в такой просьбе?
Все просто — толчок носком сапога в грудь, и вот — мой сладкий уже опрокинут на пол.
Он — дёргается, приподнимается на локтях, но я реагирую мгновенно.
— Лежать!
Опускаю ногу на голую грудь моего плохого мальчишки. Прижимаю его к полу, попирая его — моего побежденного врага. Наслаждаясь каждой секундой этой победы.
Ты не сбежишь от меня. Сегодня — не сбежишь.
А Он смотрит на меня неотрывно, и в его глазах расцветают фейерверки.
Хотел этого, да, малыш?
Он редко моргает, пытаясь не отводить от меня глаз.
Он тихонько сглатывает, потому что в его горле сухо.
Ты боишься меня, малыш?
Да?
И правильно.
Тебе, предательской душонке, что является ко мне, но подставляет щеки Эве — тебе нужно меня бояться. В конце концов, так больно, как мне делал ты, не делал даже чертов Ив.
И только ты, мой проклятый наркотик, от пристрастия к которому я не могу излечиться. Настолько, что в первый раз я согласна забрать себе Нижнего после Эвелины, даже если эта дрянь тебя трахнула.
Ты — мой, раз уж ты явился. И я заставлю тебя определиться. Заставлю от нее отказаться. Только позже. Чуточку позже…
Я наклоняюсь, веду сложенный вдвое плетью по его скуле, вниз, от виска. Прохожусь по подбородку, касаюсь губ…
Вижу язык — длинный, наглый, быстрый язык Верещагина — скользнувший по гибкой части плети. И этот же наглец, облизывается от удовольствия, будто не плеть мою на вкус пробовал, а какой то десерт от именитого кондитера.
Ему сладко!
Паршивец, а…
Но это ужасно заводит.
Домина — это изначально внешний образ. Не просто так. Мы позволяем себе надевать маски, менять роли.
В этой скучной блузочке, застегнутой под горло, я — твоя главная бухгалтерша, что таскается к тебе с отчетами три раза в неделю и которую ты можешь разделывать на части за нарушения дресс-кода.
А в ботфортах до бедра и кожаном корсете я — та, кто заставит тебя облизывать мои каблуки. Да, и ты сделаешь это с подлинным удовольствием.
И пусть я могу швырнуть тебя на колени в чём угодно, даже стоя в одних трусах посреди полного людей ресторана, мне не нужна атрибутика для этого, но внешние детали — это тоже элемент игры.
Я не люблю масок, это будто стирает с меня лицо.
Когда я хочу, чтобы мужчина целовал мои ноги — я надеваю туфли.
Когда я хочу, чтобы мужчина платил за место рядом со мной кровью — я надеваю их — сапоги на плоской подошве. Купленные в магазине товаров для верховой езды. Ни в коем месте не сексуальные, но зато — устойчивые. Чтобы после широкого замаха не терять равновесия на этих шатких шпильках.
У него красивые запястья.
Такие, на которых в удовольствие затягивать кожаные петли стяжек, чтобы зафиксировать его между двумя столбиками.
Спиной ко мне. На коленях. С опущенной вниз головой.
Он готов.
Какая сладкая картина, однако!
Как оторвать глаза? Есть варианты ответа?
Плеть практически пылает в моих нетерпеливых пальцах.
Время пришло.
Глубокий замах — и она летит вперед. Вперёд и вниз, к подставленной спине. Оставляет первый алый штрих и дарит мне первый судорожный вздох моего сладкого паршивца. Первый раз он ловит воздух ртом, пытаясь справиться с болью. Вот только кто сказал, что я хочу дать ему справиться?
Два. Три. Четыре.
Он почти захлёбывается ощущениями после трёх последовательных резких ударов.
Больно, любовь моя? Мне тоже было. Много-много раз. Из-за тебя! Возможно, именно сегодня мы будем квиты.
Плеть — не ремень, эта боль — резкая, горькая, сильная, и от нее кайфовать может не всякий маз. Я знаю. Я через это проходила. Пробовала. Чтобы помнить, насколько же это великий дар — подставить мне спину. Чтобы ценить каждую секунду этого принятия.
И кто здесь сильнее? Я? Или он, что надел ошейник и позволил мне сейчас себя не сдерживать?
Он!
Я знаю.
И я схожу с ума от того, что делаю.
С кем я это делаю!
Одинадцать…
На этом ударе я вырываю у него глухой стон. Первый. Судорожный. Он пытается задавить это, но в конце концов, ничего такого в этом нет.
Кричи, мой сладкий, кричи. Дай понять, что я здесь стараюсь не зря.
Боль — не всегда для удовольствия маза. Но есть слейвспейс, удовольствие от служения.
Я здесь. Я — с тобой. Я — только твое чудовище.
Тебе нравится?
Ему нравится!
Каждый стон — отдается мне эхом. Каждый — удар в мой панцирь, от каждого по нему расползается все больше трещин.
Что бы то ни было — он здесь. Снова. Снова кормит меня, снова принёс себя в жертву моего голода.
И этот вечер — он для меня, только для меня. Как тут откажешься?
Двадцать семь…
Мир шумит, и его терзает буря. Двенадцать баллов шторма.
Каждый взмах моей руки — порыв ветра, рвущий остатки сдерживающих меня цепей.
Каждый его стон — дождь, что смывает всю грязь, что на нас налипла. И нет валюты дороже для этой цели.
Мир становится чище.
Ему правда это нужно?
Тридцать пять.
Мир звенит всеми своими струнами.
Поёт мне симфонию чужой боли этими глухими вскриками.
Что он знает об этой комнате? Знает, что нет права на остановку? Нет?
Впрочем, если он хорошо попросит — я его всё-таки услышу. Пощажу…
Наверное.
Если смогу очнуться.
Тридцать девять.
Как так? Он обманул меня — а мне тепло. Он снова нарушил мои правила, а мне от этого даже проще. Я могу ни о чем не думать и пить его боль прямо сейчас, пока она ещё не остыла.
Он просто согласился на это сам.
