— Домой поеду, — отвечаю я ровно, — сама понимаешь, праздновать юбилей фирмы я уже не хочу.
— А потом? Что с работой? — у Наташи заинтересованные глаза. И я припоминаю, что там у неё с дипломами, и мне хочется закатить глаза.
— Уволюсь я, уволюсь, можешь готовиться выбивать перевод с должности на должность, — фыркаю я. Хочется ей стать кем-то большим, чем простая секретарша в этом гадюшнике? Хочется вымаливать на коленях перед мудаком повышение? Пускай. Не мне её осуждать.
— Да ты чего, Ир, — Наташа обиженно машет на меня рукой, — я не из-за места. Просто… Не хочется больше… Ему кофе таскать. Как-то мерзко после сегодняшнего.
Вопреки всему моему цинизму — я верю. Ведь может же ей действительно быть мерзко обслуживать «милейшего» Антона Викторовича. И может хотеться повышения, зарплата у меня выше, чем у неё.
Правда, если было бы по-настоящему мерзко — она бы, наверное, тоже уволилась, но это слишком, наверное.
Ну — для меня не слишком. Я не буду больше тратить свое время в «Верещагин и Партнеры» — делать мне больше нечего. Пусть в своем дерьме варятся сами.
— Спасибо за поддержку, Наташ, — спокойно благодарю я. Реально есть за что. В конце концов — она мне не подруга, она мне подчиненная, которую я жестко штрафую за задержки с оформлением документов. Но посочувствовать она пришла. И нужно сказать — это выходит у неё искренне.
— Ой, да ладно, — Семенова отмахивается, — честно, я думала, тебе тут платки понадобятся, хотела тебе сказать, что бабы наши на твоей стороне, а ты — вон какая. Спокойная.
— Ох, если бы…
Я неровно вздыхаю.
Спокойствием мое состояние не называется. Ну, у этого разговора все-таки имеется положительная сторона — я больше не напоминаю своей пятнистостью леопарда и руки, которые просто сводило от желания сжаться на горле Антона Верещагина, больше не трясутся.
— Ну, давай тут, Ирка, держись! — Наташа грозит мне кулаком и покидает туалет.
Забавный жест. Держись, а то я тебя еще побью, сделаю больно, станет еще хуже.
Радуясь долгожданному уединению, я достаю телефона. Сейчас — мне никто не мешает поговорить, ни свидетели, ни мое нервное состояние.
Тот, кто мне нужен, отвечает со второго гудка. Днем — отвечает с первого, но сейчас все-таки глухая ночь на дворе. Хотя я точно знаю, у Прохора на мой номер стоит эксклюзивный гудок. И что очень ценно — он живет не так далеко.
— Доброй ночи, Ирия.
Он скучал. Это ощущается по тону голоса, в котором звенит напряженное желание угодить. Проша — уже опытный, почти профессиональный раб. Из тех, кто немыслимо кайфует, становясь на четвереньки и подставляя спину для плети.
— Я могу приехать сегодня. Как госпожа. Хочешь?
Прохор замолкает с той стороны трубки.
— Сегодня — бесплатно, — добавляю я, — все как обычно, по стандартному договору.
В наш стандартный договор с Прошей входит стандартная порка и укрощение. Никакого секса. В конце концов — Проша хорошо и прочно женат, и жена у него хорошая. Очень-очень правильная. Кто виноват, что её образцовому, очень высокопоставленному муженьку, два раза в неделю очень не хватает приключений на задницу?
— Ну? — поторапливаю я, дожидаясь Прошиного ответа. В конце концов, это не по нашему с ним графику. У него просто может не быть возможности.
— Очень хочу, госпожа, приезжайте, конечно, — Прошин тон заставляет меня успокоиться еще сильнее. Ничего на свете нет вкуснее, чем этот сладкий вкус чужой готовности к служению. Жаль, конечно, что это не Антон Верещагин готов целовать мои туфли, ну ладно. У меня богатое воображение. Я представлю.
— А жена?
— Я найду, что сказать.
До сих пор не знаю, что он с ней делает — врет или говорит правду. Странная у них семейка, ей богу.
— Я буду через час.
В конце концов, зачем-то же я вожу целый багажник с инструментарием.
— Жду, госпожа.
Сбрасывая вызов, я смотрю в зеркало и чувствую себя действительно спокойнее. Цель есть, и спать сегодня с невыпущенным наружу гневом я не лягу.
Можно и правда уже ехать.
Я наконец выхожу из туалета. На самом деле я проторчала там минут сорок, не меньше, приводя себя в порядок, одеваясь и успокаиваясь.
Прохожу через зал с ровной спиной и без оглядки. Мужики с моего пути разлетаются будто голуби. Правильно, уроды, вам лучше бежать от меня как можно дальше. Вам же лучше, если мне будет нечего вам припомнить. Дольше проживете. И зарплаты целее будут.
В конце концов, именно я в фирме Верещагина больше всех знаю, кому не додается штрафов за нарушение рабочего расписания, за невыполнение должностных инструкций и так далее.
И за две недели отработки — я ого-го сколько выдам своей «любви» всем, кого я запомнила по толпе идиотов, вломившихся ко мне.
Еще бы придумать, как Верещагину такие проблемы устроить, чтобы и самой не пострадать, а ему чтобы было как можно более «весело».
Я ощущаю взгляд Антона. Злой — да. Злой, пристальный, безотрывный. У выхода я даже останавливаюсь, оборачиваюсь. Да, не ошиблась. Реально смотрит на меня, как Раскольников на старуху-процентщицу. Только топора не хватает. Сразу видно, что не может мне спустить этот позор перед всей фирмой. Не умеет Антоша проигрывать. Совершенно.
Я улыбаюсь ему как можно более высокомерно, касаюсь губ кончиками пальцев и посылаю ему воздушный поцелуйчик.
Обращайся еще, щенок, могу вытереть тобой пол в любое время дня и ночи. Не пожалею твоей дорогой рубашечки.
И все-таки — какая красивая тварь! Аж больно на него смотреть.
Антон улыбается мне в ответ — и тоже как-то неприятно, с предвкушением. И мне не нравится это выражение на его лице. Совсем не нравится.
Хотя похер мне на его мысли.
Что он мне может сделать, к чему я не готова?
На работе я — идеальный сотрудник. Не прикопаешься. Я ж специально строила такой имидж. Так что по статье меня не уволишь. А не по статье — я и сама уйду. Не буду так оскорблять нашего нарцисса моей «унылой персоной».
У самого выхода в ресторан я натыкаюсь на нашего финансового директора Смалькова.
Геннадий Андреевич явно пытается перегородить мне дорогу, стремясь не дать мне пройти.
— Ирочка, а вы куда, вечер еще не закончился? — он косит под блаженного, и как нарочно меня раздражает все сильнее. И злость, только-только притихшая в ожидании встречи с Прошей, снова начинает меня одолевать. С каждой секундой — все сильнее.
— У меня — закончился, — едко отрезаю я. Больше регламент и субординация не для меня, и трепетать перед друзьями ублюдка я не буду.
— Ирочка, ну оставайтесь, — с такой фальшивой приязнью просит Смальков, — вы же произвели фурор.
