Можно купить за деньги портье в отеле, и он отвернется, как только ты покажешься в тех дверях. И не увидит твою девочку, и камеры выключит, чтоб она не засветилась.
Многое можно купить за деньги.
Но нельзя купить за деньги покорности этой чудной зайки. Её можно получить только в дар. Бесценный дар.
И нельзя купить за деньги ни минуты лишнего времени.
А время, сука такая, заканчивается. Соню ведь еще надо возвращать домой. Пусть её отец еще не вернулся, наверняка в доме охрана и есть кому отследить перемещения дочери хозяина.
Вадим и так пытался минимизировать все издержки, на путь, на прелюдии — экономил буквально за счет всего, но нельзя же было брать зайку совсем без церемоний. И один сумбурный перепих не решил бы дела, не утолил бы звериный голод до неё.
Когда она сбежала после вечера — Вадим снова едва заснул. Только когда ему доложили, что зайку видели рядом с домом отца в одной машине с Эльзой — он успокоился. Только тогда начал планировать дальше. И вот сейчас его план с блеском претворяется в жизнь.
Мало.
Как же мало её.
Казалось бы, что тебе нужно, Дягилев, девочка вьется в твоих руках послушной веревкой, складывается во все узлы, какие тебе угодно, даже за этот вечер ни разу не сказала ни одного “нет”, хотя ты сегодня себя совершенно не сдерживал. Вот сейчас каждый толчок в эту восхитительную нетронутую задницу — это лишний спазм пьянящей тьмы, переполняющей грудную клетку, лишний крик Сони — возбужденный, распаленный, измученный крик его девочки. Она пищит, кусает зубами подушку, снова и снова колотит кулачками по кровати. А потом снова чуть подается бедрами навстречу члену.
Сладко тебе, да, малышка? Больно и сладко, да?
Какая же ты неподражаемая. Не оторвешься ведь. Вся отдалась, сдалась, подставилась. Легла в ладони, теплая нежная зайка. Век бы с тебя не слезал, до того с тобой хорошо…
Так что тебе нужно, Вадим Несторович? Ты сам-то едва держишься, едва отстраняешь в сторону оргазм, тебя того гляди накроет самого. И судя по тому как дергается мир, скрутит тебя самого до землетрясения. И небеса падут на землю, и все такое прочее. И хотеться будет только в кому впасть, а не шевелиться, и уж точно — не ехать на переговоры.
И все равно же мало. Мало!
Нужно больше. Её — больше. Времени с ней — больше.
— Моя! Моя! Моя!
Это не слова, это рык, с которым Вадим вколачивается в сладкое податливое тело своей девочки. И в ответ на каждый — пронзительный вскрик. То что нужно.
Его кроет. Его кроет настолько густой тьмой, что и сам он сейчас не может думать ни о чем, кроме того, чтобы трахать эту красивую девочку. Свою послушную красивую девочку.
Идеальная. По тому что она делала, как играла, как принимала — она была идеальна.
Нет, все, невозможно уже терпеть, скоро уже голова взорвется от такого длительного ожидания оргазма.
И все-таки Вадим не любит кончать первым. Да и счет по оргазмам надо сравнять.
Пальцы свободной руки ложатся на клитор девушки. У неё в голове уже и нет ни единой мысли в эту сторону, она и забыла, что можно так, сосредоточившись на другом виде удовольствия. Поэтому сейчас вздрагивает, ахает, начинает елозить активнее. Три движения — все что нужно сейчас. Она измучена этим заходом, теми крохами удовольствия, что ей доставались, ей много не надо. Три отточенных резких движениях — и её тело, мечтавшее о разрядке столько времени, выгибается дугой, содрогается в мелких судорогах. И сама она воет — негромко, восторженно. Воет и дрожит.
— Вот так, моя хорошая, — шепчет Вадим и доделывает и сам. Ему нужно немногим больше неё, он уже на грани, хватает четырех резких фрикций. А потом для него остается только удовлетворение. Густое, как смола. Темное, как затмение. Пропитанное запахом сониных волос.
И она, его зайка, его девочка, лежит рядом, свернувшись в клубочек, а Вадим неторопливо гладит её пальцами по спине, прижимаясь губами к её виску. Нужно вставать, а хочется только послать все нахрен.
— Самое время бежать, зайчонок, — чуть улыбается Вадим, — а то я, кажется, вхожу во вкус и могу затрахать тебя до смерти.
Не то чтобы он собирался дать ей сбежать. Но можно же прикинуться. Тем занятней будет следующий этап игры. Хотя, каким бы ни был тот следующий их этап — он все равно будет замечательным.
Соня шевелится, но напротив — для того чтобы крепче прижаться к Вадиму.
— Хорошо бы было, — тихонько откликается она. Отрава ушастая. Поди-ка оторвись от неё, вот такой вот невыносимо подходящей именно ему, Дягилеву.
Её щеки — соленые на вкус. И хочется сцеловать с нежной кожи каждую молекулу тех слезинок, что бежали по этим щекам, ради того лишь, чтобы Вадим получил свое удовольствие.
— Я не думала, что ты найдешь меня так быстро, — негромко произносит Соня, задумчиво теребя пальцами пуговицу на рубашке Дягилева.
— В следующий раз прячься лучше, — Вадим ухмыляется, касаясь кончиками пальцев маленького ушка девушки, — зайчонок. Вот серьезно. Ты за кого меня держишь? Я был твоим первым мужчиной. Думаешь, это ничего не значит для меня? Ты думала, я дам тебе взять и убежать из моей постели? Вот так вот просто? Какая ты у меня мечтательная, зайка.
Соня замирает, будто напрягаясь. И это на самом деле странно — наблюдать такую её реакцию.
— А если… — девушка запинается, кусая губу, — если…
— Если что? — максимально мягко уточняет Вадим. — Ну же, говори, я не кусаюсь. Почти.
— Если я скажу тебе, что ты не был первым? — торопливо выдыхает Соня, явно пытаясь вытолкать эти слова из себя побыстрее.
Дурочка начинает нести несусветную чушь.
— Зайчонок, у меня доказательства были, — весело откликается Вадим. — Можешь мне поверить, вполне достаточные.
— И все-таки… — Соня отводит глаза и запинается на каждом слове. — Все таки нет, правда. У меня еще был… Баринов. Просто он не смог…
Не смог прорвать? Ох, вот как от этого не ржать, а? Вот вроде надо посочувствовать мальчику, ему в жизни не повезло, а хочется только ржать. Хотя… Вадиму вдруг становится не до смеха.
