Её отец смотрит ей в спину — прямую спину, с гордо развернутыми плечиками, и явно находится в эмоциональном коллапсе.
Отчасти Вадим Афоне даже сочувствует. Но так масштабно лажать в отношении родной дочери — еще надо умудриться.
Баринов дергается, когда Вадим шагает в его сторону, в уме прикидывая, какая рука у этого мудачка поднялась на Соню.
Правая щека? Рука левая. Ну, окей, её и сломаем.
— Куд-да, — тянет Дягилев, прихватывая сопляка за шиворот и швыряя к стене. Трусливый щенок. Невоспитанный. Ох, Марго, Марго. Прекрасный экземпляр бизнес-вумен, а вот мать — явно паршивая. Или по-матерински жалела сыночку?
Вадим заламывает руку Баринову, пристально глядя в лицо Афанасьева. В перекошенное лицо Афанасьева. До надсадного протяжного воя щенка. Но он ведь знал, что нельзя тянуть руки к Соне? Знал. Вот и пусть теперь пеняет на себя.
— Это ты должен был делать, — ядовито сплевывает Вадим, сильнее выкручивая руку Сергею и глядя в глаза Сониного папаши, — никуда не уходи. И к тебе дело имеется.
Ведь и правда, это было дело отца — защитить дочь от мудака. Почему он этого не сделал — история умалчивает.
Женский туалет так кстати оказывается рядом — отличное место для свершения казни. Вадим, честно говоря, еще со времен американского колледжа никого не макал башкой в унитаз. Очень хотелось, но не попадалось на его пути таких ушлепков.
Вот, попал.
И ни слова напоследок не сказать. Никаких “лучше беги”, о нет. Слишком щедрый совет.
А уже выходя из туалета, Вадим вытаскивает из кармана брюк флешку. Маленькую, черную. Только для того, чтобы сунуть её в нагрудный карман на пиджаке Афони.
— Познакомься на досуге, папочка, — улыбается Вадим неестественно. — Надеюсь, что до тебя дойдет, какой ты кретин. Не могу же я настолько феерично в тебе ошибаться.
У Афанасьева подергивается щека. И взгляд убийственный.
— Какого хрена вообще ты… — начинает он и замолкает сам, явно потеряв мысль. Кажется, вопросы у него в голове роятся густо, толком и не поймешь, что волнует больше.
— Да все ты понял, — Вадим пожимает плечами. — Поговорим, когда ты, наконец, увидишь полную картину. Ну, или не поговорим, если ты в курсе. В таком случае, не жалуйся, когда огребешь. А сейчас меня ждут, извини.
Это вышло саркастично.
Впрочем, Афанасьев не разочаровывает. Морду бить за поруганную честь доченьки и собственный жестко поиметый имидж не бросается. Предпочитает сначала разобраться в чем дело.
Хорошо. Не хотелось бы выяснять с ним отношения и устраивать второй акт мордобоя именно сейчас. Есть еще шанс, что Афанасьев не конченый. Маленький такой шанс, но все-таки…
Соня ждала его у машины. Как он и приказал. Кутаясь в длинное бежевое пальто, пряча нос в широком шарфе.
И вот вроде схлынуло то первичное возбуждение, стоило заметить Баринова, а сейчас — только глянул на неё, и оно возвращается вновь.
При виде Вадима Соня выпрямляется в струнку, будто по стойке смирно.
Он в принципе хотел её. И раньше. И раньше это было алчное, неумолимое желание. Но сейчас — эта жажда почти вселенская. Нельзя её больше от себя отпускать. Вот нельзя, и все тут.
Пальцы закапываются в её волосы, сгребают в горсть мягкие пряди. Лбом Вадим прижимается к лбу девушки, пытаясь унять дыхание. Нужно чуть-чуть оттянуть. Напоследок. А потом уже можно и сорваться.
— Не передумала? — хрипло спрашивает Вадим, глядя на Соню и отмечая каждую родинку на её белой коже.
Последний шанс на побег, ушастая.
Она качает головой, смущенно покусывая губешку.
— Отлично. — Вадим распахивает дверцу машины сам и запихивает туда Соню.
Охота закончилась.
Самое время пировать.
33. Долг красен платежом
Мой хозяин — исчадие ада, чертов демон похоти, который одерживает меня одним только своим пристальным взглядом. А уж когда он меня целует — я будто окунаюсь в раскаленное адское пекло и плавлюсь, плавлюсь, плавлюсь как свеча, пытаясь проникнуть в его поры, стать его уже бесповоротно.
Тысяча вопросов. Не меньше роилась в моей голове с самого момента такого своевременного появления Дягилева в фойе театра. И все эти вопросы, как разъяренные пчелы, гудели так оглушительно, казалось разорвут мой череп изнутри.
А потом Вадим нырнул вслед за мной в машину.
И настала тишина.
Я не помню, как сбросила с плеч пальто, как оказалась на его коленях, я просто осознала себя впивающейся в его губы, зарывающейся пальцами в его волосы. Тело гнется к нему, будто намагниченное.
Мой. Мой. Мой хозяин. Больше ничей. Никому не дам.
Боже, как я рада была увидеть его наконец. И нет, ни на какую ни на секундочку. Секундой с ним мой голод не утолить. Именно сегодня я поняла — я без не могу отдельно от него. Моя одержимость этим мужчиной прогрессирует слишком быстро.
Боже, что я буду делать, когда он со мной наиграется? Как выживу? Ладно, позже об этом подумаю. Сейчас не хочу, совсем не хочу.
Мой разум растворяется, тает, уступая тяжелым волнам моего безумия.
Нет ничего, ни завтра, ни вчера. Все что натирало мне еще этим утром, все, что противилось стремлению быть с Вадимом — всему этому сегодня я разрешаю себя не беспокоить. Возможно, я подумаю об этом завтра. Возможно — нет. Сейчас имеет значение только он.
— Здесь ли моя плохая девочка? — шепчет Вадим, скользя пальцами по моей шее.
— Здесь, хозяин. — Эти слова становится стоном. Голодным, исступленным, протяжным стоном. И ему нравится этот мой стон. Я вижу это по насмешливо изгибающимся губам.
— Хочешь меня? — мурлычет мое проклятие, а его пальцы ложатся на мое бедро. Горячие. Тяжелые. Широкие. От которых в животе поднимается горячий вихрь раскаленных искр.
— Хочу, очень. — летит с моих губ свободно. Я не хочу ничего от него скрывать, хочу просто быть для него и дальше. Как можно дольше. Можно всегда?
Вы думаете, что после этих слов он меня взял и трахнул не вылезая из едущей тачки? Боже, я сама на это надеялась. После семнадцати-то дней без него, серьезно, я хотела его так, что у меня больше ни одна мысль в голове не помещалась. И машина была такая многообещающая, с разделенным салоном, казалось бы все для того, чтобы водителя не отвлекать на творящееся на пассажирских сидениях непотребство.
Не-е-ет. Он кажется меня наказывает за все то время, что я думала, что обойдусь без него. И наказание — это он. Которого я хочу полностью, всего, а он выдает мне себя совсем чуть чуть, крошечками. Видимо, чтобы я задыхалась еще сильнее, пылала еще ярче, и хотела его еще яростней, хотя куда уж еще.
