Я заявилась к ним час назад и уже выпила четыре чашки кофе с коньяком, а сейчас, присев на подоконник, в прострации пялилась в темноту.
Где-то там уже, наверное, подъехал к моему дому Эд. И мне было удивительно хреново от осознания, что он сейчас может минут десять позвонить в мою дверь, а потом сплюнуть и уйти.
Есть объекты проще меня. Я всегда это знала. Так же как и то, что при прочих равных любой нормальный мужик, а уж тем более Дом, выберет тот объект, что гораздо проще покоряется.
Эти мысли не были похожи на меня, совершенно. Не на ту меня, которая, закусив удила, порвала с матерью, ударившейся в религию и отписавшей все свое имущество гребаным иеговистам. Нет, я тогда рванула в Москву с пятисоткой в кармане и маленьким рюкзачком за спиной. Отбитая — так говорили мне много позже все подряд, включая Алекса. Да. С этим я никогда не спорила. Но мне тогда было от чего бежать.
И вот она, отбитая я, стою здесь, и я все-таки побеждала всякий раз, когда мне этого действительно хотелось. Жаль только, что с Эдом я победить не могу. На самом деле жаль, потому что… Не знаю, почему. Я вообще эту мысль очень неожиданно поймала.
— Свет, — тихонько окликнула меня Танька, — ты-то сама хочешь исчезать?
Я обернулась, прикусывая губу. Неужели все настолько очевидно? Господи, неужели настолько все плохо и безнадежно? Нет, выглядела я, конечно, паршиво, глянула тут на себя в зеркало без макияжа — чуть не окосела от вида своей осунувшейся за последнюю неделю физиономии.
Танька уже знала почему, Танька уже вытрясла из меня все, что произошло, потому что: «Ты совершено задолбала меня, Клингер, со своими долбанутыми секретами», — но дело, кажется, уже было далеко не в том, с чего оно начиналось.
Как бы мне ни тяжело было это говорить — дело было уже не в смерти Алекса. А в том редкостном паршивце, который меня умудрился протащить через первые дни этого темного депрессивного ада. Сейчас — уже отлегло, и это было стыдно, потому что было у меня ощущение, что Алекса я недооплакала, но возвращаться собственноручно в этот трэш я не стала бы. Поэтому я принимала Эда. Потому что с враньем или без него — он действительно сделал для меня много.
Танька смотрела на меня с таким выражением лица, будто хотела мне что-то оторвать. Например, голову, раз уж я творю всю эту фигню, раз мне нечем заняться на досуге.
— Я не могу остаться, — устало произнесла я, когда на меня снизошло озарение, что пауза затянулась. — С ним — не могу.
— Потому что… — Танька не закончила, специально ожидая, что я сама отвечу на этот вопрос. Маленькая сучка, которая на досуге читала книжки по психологии. И как Васнецов еще за ней на коленях не ходит — я без понятия. Хотя ладно, я знаю почему. Так же как и я, Танька находит особое удовольствие в своих поражениях. Вот Васнецова она и прописала своим поражением. И проигрывала ему раз за разом. Со вкусом.
— Потому что нет, Тань. — Я и сама услышала, что мой голос звучал глухо и как-то пусто. — Потому что он сын Алекса, понимаешь?
— Если честно — не очень, — Танька вздохнула. — Вы же не в опере, ты не Монтекки, он не Капулетти, у вас нет выбора — ты или он, так в чем проблема?
Вот и от кого я ждала понимания? От Таньки? Как будто для меня было открытием, что с чувством этики у неё всегда были известные проблемы. В конце концов, ведь это именно у неё хватило мозгов стать любовницей, а потом женой своего университетского преподавателя. И у матери её от этих новостей чуть инфаркт не случился, а Танька так и не поняла почему.
— Тебе-то этот Эд — вообще никто. Не сын и не пасынок даже. Никому ты не должна от него отказываться. Ни по этике, ни по закону, — меланхолично добавила Танька, встала из-за и стола и шагнула к плите, начиная колдовство с джезвой.
Кофе из неё кончался ужасно быстро, но растворимого сейчас не хотелось ни Таньке, ни мне. Надо будет подарить этой дурище большую джезву, чтобы хватало больше, чем на три чашки. Потому что для меня как кофейного потребителя вся эта возня была страшным геморроем — разлил кофе, тут же вымыл джезву и поставил её сушиться, чтобы если что — к следующему заходу была готова ко всем этим пляскам “ложку сахара на дно”, “дождись, пока кофе начнет пениться, сними с плиты, дай пене опуститься и повтори еще три раза”.
Нет, кофе у Таньки получался вкусный. Реально вкусный. Я тащилась. В кофейнях такой не варят. Я, хоть и не привыкшая к таким пляскам с бубнам вокруг одной только варки кофе, обычно угорала, но никогда на вкус не жаловалась. Хотя если вдуматься, когда я вообще жаловалась на вкус чего угодно, вышедшего из рук этой кулинарной ведьмы? Это же она умела отличать «аль денте» от «недоварено» и вообще к кулинарным извращениям была склонна даже сильнее, чем к сексуальным. И вот думала я это все, думала, а все равно — наблюдать за Танькой, колдующей у плиты, было хорошо.
Лучше всего расслабляет труд другого человека? Ну, возможно. Хотя, скорей всего, дело было в магии самой Таньки, спокойной, рациональной, лишенной, может, даже слишком многих предрассудков. С ней — было уютно, да.
И она даже отчасти была права. Совсем слегка.
— Понимаешь, хуже нет ощущения, что я — любовница по наследству, — невесело произнесла я, снова утыкаясь взглядом в площадку за окном.
— Мне кажется, дело не в этом, Свет. — Танька сдвинула турку с нагревательного элемента варочной панели. — Не в том, что ты любовница по наследству, а в том, что ты любовница из-за наследства, так?
— Самая умная, да? — сварливо поинтересовалась я.
Без чашки кофе в руках я быстро превращалась в гарпию, но вообще-то у Таньки к этому был иммунитет.
— Ну, иногда, — Танька улыбнулась. — Я права?
Я молчала довольно долго. Кофе в джезве успел начать закипать во второй раз, когда я все-таки разродилась.
— Ну, отчасти ты права, наверное. — Мой голос почти не звучал, скорее шелестел, но Танька довольна уже самим фактом моего ответа. Я — не её поражение. И победами надо мной и над моей привычкой все держать в себе Танька тоже гордится.
— Понимаешь, все-таки я для него — это папочкина сучка, которой папа оставил сыночкины акции, — я болезненно скривилась, с неудовольствием понимая, что этот факт меня действительно задевает. — Поэтому он хотел меня поиметь. Потому что лишний раз ему хотелось доказать себе, что я ни хрена не стою. Так. Шлюшка-потаскушка, одна из тех Нижних, которых он может получить, лишь ткнув пальцем.
