Сегодня тот самый исключительный случай. Бахтияровы ждут в гости сыновей, и Сильвия, после моих скомканных извинений, с улыбкой просит помочь ей накрыть во дворе. Из меня в принципе так себе помощник в домашних делах. Не то чтобы не люблю, просто не научена. Однако учитывая, что я со вчерашнего вечера нахожусь в повышенном эмоциональном возбуждении, чем-то занять руки не помешает. Да и совестно, если честно. Не так чтобы прям душу сворачивало. Но точит где-то там. У Виктора, между прочим, кровоподтек на скуле.
Вот уж приютили…
Расстилаю скатерть и, полагаясь исключительно на свой вкус, расставляю посуду, столовые приборы и салфетки.
Едва заканчиваю, из глубины сада доносятся приглушенные мужские голоса. Машинально прислушиваюсь, пытаясь идентифицировать говоривших, но они стихают до того, как это представляется возможным.
Оборачиваюсь и замираю. Знаю, что Тарский появится, и все равно, пока добегают последние секунды ожидания, захлебываюсь волнением. Множественные размеренные и уверенные шаги с каждым ударом сердца становятся все ближе и громче. Дыхание, вопреки всем мантрам, перехватывает. Тормозит работу сердце.
В то время как лицо Таира с каждым шагом приобретает четкость, идущие рядом с ним мужчины превращаются в размытые силуэты. Неподвижно и безмолвно стою, пока он не останавливается непосредственно передо мной.
— Успокоилась?
А я не нахожу, что ответить. Кажется, все, что могла, выплеснула днем. К счастью, Гордей не настаивает, а один из его спутников выступает вперед и, перетягивая на себя внимание, разрушает застывшее напряжение.
— Добрый вечер, Катерина Александровна Волкова, — он улыбается, и я машинально делаю то же. — Позвольте представиться, Федор Викторович Бахтияров.
— Очень приятно, — ощущаю, как кожа щек распаляется. Только виной тому не этот мужчина, а то, что Тарский продолжает смотреть.
— С моей сестрой Элизой вы знакомы, — продолжает Федор, и я, должна отметить, лишь сейчас замечаю девушку. Смотреть на нее мне не хочется, поэтому я коротко киваю в никуда, и на этом вся реакция. — А это — Януш Мельцаж, наш старший брат.
Меня, безусловно, разбирает любопытство: почему дети одних родителей представляются так, словно их при зачатии по каким-то генам отсеивали, и все они имеют различные национальности, но спрашивать об этом в лоб невежливо, поэтому я просто улыбаюсь.
— У вас красивый голос и милейший акцент, — обращаюсь к Федору. Он кажется мне самым приятным из всех присутствующих, с ним и пытаюсь поддерживать разговор.
— У меня нет акцента, — смеется и качает головой.
— Есть же! Едва-едва заметный, но есть. На некоторых звуках улавливается.
— Черт! — так забавно сокрушается, не могу не рассмеяться. — Надеюсь, вы укажете мне, на каких именно. Хотел бы от него избавиться.
— Конечно! Буду счастлива помочь.
Бахтияровы радуются встрече с детьми, а мне вдруг становится грустно. Наверное, я соскучилась по отцу… Какими бы ни были наши отношения, без родительского крыла трудно.
Да уж… Что-то я совсем расклеилась…
Все меня с непонятной силой задевает… Все-все! Кошмар какой-то!
Ненавижу подобное состояние. Оно мне несвойственно. В любой ситуации умею находить позитив. И сейчас надо. А не получается.
Делаю большой глоток красного вина и смотрю на сидящую через стол Элизу. В принципе, на нее все смотрят, ведь она что-то там рассказывает… И ладно бы, но сама девушка то и дело скользит глазищами справа от меня — на Тарского.
Я и так, сбитая с толку обрушившимися эмоциями, сутки словно пьяная проходила. Вроде полегче стало, когда Гордей вернулся. Несмотря на враждебную встречу, сразу же радостно и относительно спокойно себя почувствовала. Но сейчас… Снова… Стоит подумать, что они вчера были вместе, сердце стынет. Проваливается в заполненный вином желудок, маринуется в красном полусухом и, после опустошающей паузы, выскакивает, пьяное и дурное, разбрызгивая хмель по всему организму. Пока сознание сопротивляется, принимается с сумасшедшей силой долбиться в ребра. И все бы ничего, физическую нагрузку можно выдержать. Однако вырабатываемая этими движениями энергия по миллиметру сжигает внутренности. Я узнаю эти огоньки в глазах Элизы, такие же не раз видела в зеркале… И испытываю злость, обиду, какой-то непонятный всепоглощающий страх и абсолютно реальную боль.
Что такое? Почему? Зачем?
Забывая есть, осушаю бокал до дна. Дальше слушаю и наблюдаю.
Ее смех слишком звонкий, улыбка слишком широкая, глаза слишком яркие… Господи, мне хочется на нее накричать! Сказать, чтобы прекратила на него смотреть, что выглядит она нелепо, что не нужна ему такая, оскорбить, самыми мерзкими словами, преуменьшив ее очевидную красоту! Господи… Просто пусть прекратит!
Вздрагиваю, когда Таир касается моей руки своей. Не сразу понимаю, что он всего лишь забирает у меня бокал. Пока я нахожу слова, чтобы возмутиться, отставляет его на край стола.
— Хватит, — произносит тихо, но твердо.
Прежде чем принять давление его глаз, со свистом втягиваю воздух. Понимаю, конечно, почему он так поступает, но этот взгляд… Он поджигает во мне все спрятанные фитильки. Пробуждает спящие вулканы.
И я… испугавшись этих ощущений, резко поднимаюсь из-за стола. Естественно, это обрывает все разговоры и привлекает внимание присутствующих ко мне.
— Я устала, — поясняю, пытаясь казаться уравновешенным и адекватным человеком. Хотя еще и обижена на них, хочется удалиться достойно. — Спать пойду. Доброй ночи!
Мама когда-то говорила, что вода способна все смыть. Она же ее и убила… Обнаружив маму на дне ванной под толщей розоватой воды, старалась не кричать и не плакать. Убедила себя, что она таким образом нашла облегчение. Сейчас же стою под теплыми струями и понимаю, что неправда все это. Ничего вода не забирает.
В груди формируется огненный шар, увеличивается, раскручивается… Что бы я прежде ни думала, впервые мне приходится вкусить это странное ощущение предательства. По-другому свои чувства к Тарскому не могу обозначить. Я прекрасно осознаю, что мне очень больно, но никак не получается осмыслить, почему настолько?!
