— Если я, Катенька, когда-нибудь тебя поцелую, вызови скорую. Психоневрологическую.
Пока я в растерянности решаю, как реагировать на очевидное оскорбление, Гордей уже тащит меня через площадку в другой конец зала.
— Кого ты ищешь?
Вижу ведь, как незаметно участок за участком, оцепляет помещение.
— Кого надо, — ладонь мою до боли сжимает.
— Эй… Скажи… Помогу! Очень хочу!
Уверена, что отвечает мне лишь затем, чтобы, не привлекая внимания посторонних, мирно утихомирить.
— Крупная родинка под глазом. На левой щеке шрам. Светлая шевелюра. Немного ниже меня ростом. Худощавого телосложения…
— Нашла! — ору так, что у Тарского глаз дергается. — Пойдем, пойдем…
Теперь я его веду. Он, наверное, крепко в шоке, раз позволяет. Непрерывно движемся, пока не останавливаемся перед искомым объектом.
Ну, вот! Все совпадает!
— Здравствуйте, — выговариваю, глядя в растерянное лицо офицера.
— Здравствуйте… — начинает улыбаться до того, как переводит взгляд с меня на Гордея. — Йен! Дружище! Слышал, что ты в городе, и не верил…
— Да. Несколько дней. Моя егоза-жена — Катрин Ланге, — указывает на меня, не глядя. — Мой давний друг — Петр Шульц.
Сегодня сколько имен прозвучало… В общем, я больше не пытаюсь их запоминать.
— Заходите в гости.
— Собственно, есть повод увидеться, — размыто сообщает Тарский.
Лицо Шульца в одно мгновение становится серьезным.
— В таком случае, жду завтра на кофе.
Мужчины как-то слишком быстро сворачивают разговор, и Гордей уводит меня обратно к нашему столику. Меня немного удивляет, что они не стали углубляться, но пытаться разобраться в делах человека-скалы бесполезно. Завтра постараюсь что-нибудь разузнать, даже если придется подслушать… А сейчас, стоит вспомнить лицо Гордея, когда я нашла этого чувака, и последующую реакцию, подмывает смеяться.
Что я и делаю, крутанувшись и вильнув перед ним пышными юбками.
— Я — молодец? — складывая у лица ладошки, восторженно ресницами хлопаю.
Хочу, чтобы похвалил.
— Ты, блядь, шумахер[1], который какого-то черта без элементарных навыков за штурвал вертолета лезет. При этом берешь разгон и тычешь все кнопки, которые только попадаются на глаза, — выдает вдруг Тарский после тяжелого вздоха.
— Осторожнее, — цокаю языком. — У меня истребитель. Я могу атаковать.
Так же хмуро смотрит.
— Держи расчет на ответку.
— А я только и жду! Дай все, что можешь!
— Уверена, что выдержишь?
— Ой, Таи-и-и-р-р… — вставляю-таки между немецких слов это прозвище. Он слегка качает головой и взглядом останавливает. Тотчас поднимаю руки, показывая, что сдаюсь. — А ты умеешь вертолетом управлять? — Не отвечает. Но тут мне и не нужно. По лицу понимаю. — Ты, блин, умеешь! Ну, ни черта себе! Сколько в тебе еще загадок, херр Ланге? Ну, что ты молчишь? — накидываю все эти вопросы и замираю. Потом смеюсь, чтобы хоть как-то справиться с эмоциями и не сойти с ума. — Кто ты такой, черт возьми?
Вопрос, на который мне нескоро суждено получить ответ… И хорошо, потому что он меня потрясет.
[1] Здесь: разговорное ироничное «гонщик».
26
Всё равно я твоя —
Самая лучшая, самая клёвая!
© Ida Galich «Вызывай милицию»
Конечно же, ничего из выданных в пылу эмоций угроз я на деле не реализую. Неинтересен мне Федор, чтобы я к нему лезла с какими-то провокационными вопросами и предложениями. Господи, да неинтересен мне вообще никто! Зациклилась на этом железном Тарском. Лью на него масло, лью… Нет же, он не железный, а каменный! Вот чего ему еще надо? Я почти слушаюсь. Не создаю проблем. Почти. Только и жду, чтобы посмотрел. Если долго не смотрит, ищу, что такого сказать, лишь бы пошатнуть эту гору. Хоть чуточку, хотя бы слегка… Эх, тряхануло бы уже до трещин и обвалов!
С Федором флиртую, но все это так… На автомате, вполсилы, опять же лишь с целью добиться хоть какой-то реакции человека-скалы. Никаких особых внешних красноречивых проявлений не добиваюсь, но чувствую, что Таиру не по душе. А уж когда удостоит очередное выступление взглядом — мне в голову словно молния ударяет. Все тело, от макушки до пят, этот электрический разряд прошивает.
Как после этого могу остановиться?
В свои дела Тарский упорно не позволяет сунуться, какими только ухищрениями ни извращаюсь. Больше всего меня интересует, кто такая Урсула? По тому, что мне удалось уловить на невербальных волнах ощущений Гордея, она много для него значила. Неужели это то самое? Он был в нее влюблен? Поэтому сейчас такой? Любит до сих пор? Господи, я снова ревную. На этот раз к мертвой девушке. И, кажется, сильнее, чем к Элизе. Потому что относительно Урсулы в душе Тарского кроется нечто действительно весомое.
Как же это тяжело переварить!
В тот же вечер, после свадьбы, попыталась прямо спросить, кто она. Такую волну ярости почувствовала, внутри все затряслось. И ни слова в ответ, Таир просто вышел из комнаты. Интерес мой не угас, а вот желание спрашивать — да.
Встреча с Шульцем, как и договаривались, состоялась на следующий день после свадьбы, но подслушать ничего не получилось. После обеда мужчины поднялись и вышли из столовой, а мне пришлось остаться в компании хозяйки дома и оравы шумных детей. Я, естественно, быстренько состряпала больной вид и под сочувственным взглядом женщины отправилась искать уборную, однако обнаружить мужчин в доме не удалось. Прослушала все двери на первом этаже, но Тарский с этим немцем будто сквозь землю провалились! Впервые домой возвращались без споров, в молчаливой гармонии: я раздосадованная, Гордей загадочно довольный.
Во Франкфурте задерживаемся дольше, чем в других городах. К концу третьей недели мне начинает казаться, что я живу реальной жизнью. Каждый вечер проводим на каком-то общественном мероприятии. Если ничего важного не намечается, ужинаем в одном из самых популярных ресторанов. Теперь не только у Тарского, у меня тоже приличное количество знакомых наберется. Мне нравится танцевать, веселиться и общаться с людьми. И все же не могу не думать о том, что на родине уже начался новый учебный год, жизнь бежит, а я тут играю вслепую в игры взрослых дядей. Московские друзья неизбежно становятся далекими и как будто чужими. Отец за все время, что мы в Германии, один раз вышел на связь, прислав весьма странное сообщение: «Рыбак рыбака видит издалека. А рыбы мало. Рыбалка выдалась неудачной. Ужинайте без меня».
Что за чушь, черт возьми?
Может, у папы какое-то острое помутнение на фоне власти? Маму он когда-то обвинял, мол, все ее психологические проблемы являются следствием искажения действительности на фоне «звездной» болезни. А у него что?
