– А что я могу, Настя? Я ведь врать не умею, сама знаешь. Так и сообщаю: целый день хохотала в беседке с Артемом Соколовским. Или же, рыдала над глупой мелодрамой. Или вот, мое любимое – пришла домой пьяная и поругалась с соседским псом… Или…
Дурашливость Яковенко немного разрядила обстановку. И хотя трепет все еще полоскал ее внутренности, девушка засмеялась.
– Ну, хватит, Гриша! Скажи правду!
– Правда менее интересная. Ты правильная до безупречности. Первый сорт, – простецки улыбаясь, снова увильнул от ответа Гриша. Потом, задержав взгляд на Стасином разочарованном лице, добавил все-таки: – Одно скажу точно, вот сколько я его знаю… Понимаешь, последние годы он – не человек. Машина, которую ничто не может вывести из строя. Точнее, не могло. А ты… ты сильно задела Егора. Ты стала для него серьезной занозой. Так и зовет тебя.
– Знаю, – с легкой грустью призналась Стася. Последние слова Гриши взбудоражили мурашек на ее спине, а щеки заставили порозоветь.
Яковенко, допивая чай, больше не улыбался, и Стася погрузилась в свои размышления. Не замечая, как глубокая складка рассекла лоб, а брови сошлись на переносице, ковыряла облупившийся местами синий лак и вздыхала.
Гриша смотрел на девушку обеспокоенно. Привык к ней за то время, что она здесь жила. Можно сказать, полюбил, как родную сестру. Давно заметил, что к Аравину неравнодушна. Восторженный Стасин взгляд моментами просто кричал об этом. Яковенко переживал, как бы девушка не пострадала от этих чувств. Старался не навязываться с советами, говорил аккуратно. Но сомневался, черт подери, что до Стаси доходило хоть двадцать процентов того, что он пытался донести. Поэтому и решил говорить более прямолинейно.
– Настя, мне не нравится, что ты часто грустная в последние дни, – тон получился прямо-таки тошнотворно строгий, и Гриша поморщился, досадуя на самого себя.
Стася подняла к нему растерянное лицо. Неторопливо опустила ноги на пол. Несколько раз качнула ими, стискивая руками край дивана.
– Так заметно?
– Угу, – промычал Яковенко, закусывая нижнюю губу. – Ты продолжаешь улыбаться всем подряд. Этого у тебя не отнять. Но, когда сидишь одна и думаешь, что никто не видит… сердце кровью обливается на тебя смотреть.
Девушка смущенно опустила взгляд, но ответила уверенно.
– К сожалению, Гриша, это нынче и есть мое истинное лицо... Рядом с Аравиным горячо, а без него – холодно.
Недовольно качнув головой, Гриша не сдержал тревоги.
– Рано ты влюбилась, Настасья Романовна!
Стася отреагировала бурно. Эмоциональней, чем он ожидал. Звонко цокнула языком, подражая бабе Шуре. Затем фыркнула и запустила в Гришу кукурузной палочкой.
– Рано, Гриша? – искренне возмутилась она. – Может, наоборот, поздно? Семнадцать лет, а я ни фига не понимаю в отношениях. Стыдно, в наш-то век.
Гриша не мог не улыбнуться такому горячему всплеску эмоций. И все же снова предостерег девушку:
– Эх, Настя, Настя… Аравин – это скала. Я бы тебе вовсе не советовал к нему соваться. Но знаю ведь, что не послушаешь. Самой на грабли наступить горит, правда?
Сначала Стася просто недовольно пождала губы, а когда открыла рот, чтобы ответить, в кухню, с привычным для всех домочадцев ворчанием, вошла баба Шура. Шумно, суетливо, невольно забирая на себя все внимание.
– Кому это здесь горит?
Естественно, отвечать ей никто не спешил. На что она громко цокнула, совсем, как только что это сделала Стася, и мужчина с девушкой, переглянувшись, тихо засмеялись.
– Эх, молодежь! Все-то тайны у вас, – для порядка возмутилась баба Шура.
Она опустила на рабочую поверхность плетеную корзинку с овощами и принялась в ней копошиться, не забывая при этом ворчать.
– На улице такое солнце! Шли бы, прогулялись. Чай пьете, словно вам задуло!
Стася улыбнулась, когда Гриша, придумывая на ходу дела, вышел во двор, очевидно, опасаясь занудных монологов Александры Михайловны. Когда же они с бабой Шурой остались вдвоем, схватила пустые чашки и отвернулась к раковине.
– Иди, хоть во дворе посиди, – не унималась Аравина, бросая на Стасю пристальные взгляды. – Свежим воздухом подыши!
– Ой, не! У меня Толстой непрочитанный лежит, – вяло отмахнулась девушка. Ей категорически не хотелось никуда идти.
– Это из-за него, треклятого, у тебя полночи свет горел?
Стася мягко засмеялась, раскладывая в сушке вымытые чашки и блюдца.
– Ба, разве так можно выражаться? Великий писатель все-таки.
– Ты мне не увиливай!
Стася кротко кивнула, неспешно промокая руки кухонным полотенцем. Уже знала, что с бабой Шурой от ответа не уйдешь. Нужно было что-то придумать. Какую-то полуправду, чтобы звучало более-менее естественно.
– Нет, бабушка, ночью я не читаю. Знаешь, ведь, как не люблю это дело. К тому же, я бы уснула на первой же странице. Хм… а надо взять на вооружение, – рассеяно бросила полотенце на стол и уселась у окна.
Александра Михайловна проследила за ней взволнованным взглядом. Машинально вернула полотенце на его законное место и, принимаясь за чистку картофеля, спросила, как бы между делом:
– У тебя какие-то проблемы со сном?
– Да нет, не волнуйся, пожалуйста, – встрепенулась Стася, тем самым еще больше тревожа бабу Шуру. – Я просто Вконтакте засиделась, выходной все-таки.
– С ума сойти! Что же там делать до двух часов ночи? Нет, я не понимаю!
Аравина слабо поверила объяснению девушки, но давить не стала. Решила выждать время. Понаблюдать. Авось и сама расскажет, если что-то серьезное беспокоит.
– Сначала с Артемом переписывались, потом в сообществе художников зависала…
– Ты давай, прекращай! А то еще зрение испортишь!
– Хорошо, ба, – чересчур покорно согласилась Стася.
– Ой, знаю я эту тактику! – пробурчала Александра Михайловна, бросая в воду очередную очищенную картофелину. – Сказать то, что я желаю услышать, и продолжать делать, как хочешь.
– Вот, вообще, ничего подобного, – воспротивилась Стася обвинениям. Но тут же поспешила сменить тему, чем выдала себя с головой: – Что это ты, ба, так много картошки начищаешь? Ведь никто из рабочих сегодня не ужинает с нами. Не много ли для нас, двоих?
– Нинка на ужин явится, – разрушила баба Шура Стасину робкую надежду. Она-то успела понадеяться, что Егор приедет.
– О, Господи! – воскликнула девушка, закатывая глаза.
– Честно говоря, не хотела ее звать! – сказала Аравина. – Но, ты же ее знаешь. Как начала ныть в трубку, что ей тоскливо одной по вечерам. Пришлось позвать. Так она еще Степана Аркадьевича пригласила. Мол, давно не общались… Опять будет какой-то бред нести целый вечер… Тьфу! – расплескала воду, бросив картофелину резче, чем следовало.
