— Ой, Аня, а что ты делаешь? — это сонный Ромка появился в дверях. Заспанный, волосы торчком. В груди снова всё сжалось. От умиления и любви. От тревоги, что я в очередной раз — плохой отец. Так хотелось сделать для сыновей больше, гораздо больше, а у меня никак не получалось.
Ромка таращился. Аня повернулась к нему лицом. Маркер не особо оттирался, а нос покраснел у неё ещё больше от интенсивной тёрки.
— Смываю боевую раскраску. Пока мы с тобой спали, твой брат Медведь играл в индейцев. Маркерами меня разрисовал.
— Медведь? — у Ромки заливистый заразительный смех. Я ещё не видел ни одного человека, кто бы устоял перед его обаянием и хотя бы не улыбнулся в ответ.
А ещё я знал одну страшную вещь: Ромка не такой уж невинный цветочек и обаяшка. Если человек ему не нравился, он похуже Мишки будет. Не пакостить, нет. Для этого он чересчур бесхитростный, но и прямота его приводила к тому, что уж если Ромке кто не нравился, то это надолго, если не навсегда.
Анька ему нравилась. Вольно или невольно — вопрос десятый. Но то, что он её принял — факт, который ещё больше убеждал меня: она нам нужна. И пока что в качестве няни куда больше, чем на должности руководителя.
Компания не умрёт, а вот остатки моей семьи разваливаются на части. Кто-то должен быть цементом. Возможно, именно Варикова — та самая надёжная субстанция, что сумеет склеить невозможное.
— Ага, — подтвердила Анька. — Медведь-топтун, видишь — наследил. И теперь я Харли Квин[1]. Биты мне не хватает.
— Будешь Мифку бить? — округлил глаза Ромка.
— Скорее, отбиваться, — вздохнула Анька и продолжила водочные процедуры.
Она повернулась к Ромке почти спиной, когда потянулась за очередной порцией водки.
— Ой! — восторженно воскликнул мой сын. — Зайка! — бесхитростно озвучил он мои мысли.
Анька недоумённо обернулась. Рука её застыла возле рта, который она тоже без особого успеха пыталась оттереть. А я замер. Неужели она не заметила? Да быть такого не может!
— Какой зайка? — испуганно посмотрела она на пол, выискивая мифического зайца. Она что, думает, у меня здесь зверинец? Вполне хватает помоечного Фиксика. На большие подвиги я вряд ли согласен.
Ромка снова рассмеялся. Смех его рассыпался солнечными бликами, отскочил от стен и застрял где-то на уровне сердца.
— Ты — зайка! — ткнул в Аньку пальчиком мой сын и уверенно полез к ней на колени. Варикова опешила и застыла с ватным диском в руках, а Ромка тем временем, пыхтя, надел на неё капюшон. Дурацкий капюшон с забавными заячьими ушами, что повисли слева и справа от Анькиной головы двумя вислыми лопухами.
А что. Ей идёт. Супер. Она ещё на халат ругалась.
И тут я услышал другой смех. Редкий. Это смеялся Мишка, сползая по стенке на пол.
— Она похожа не на зайца, а на осла! — заявил мой старший сын, и на какое-то мгновение в воздухе повисла тишина.
Анька с круглыми беззащитными глазами, как собака, которую неожиданно пнули под рёбра. Ромка с испуганно-виноватой мордашкой. Я, понимающий, что всё вышло из-под контроля. И только Мишка по инерции продолжал хохотать.
Кажется, пора брать контроль над ситуацией в свои руки. Иначе беда.
_________________________________
[1] суперзлодейка, позже антигерой вселенной DC Comics, первоначально появившаяся в мультсериале «Бэтмен» 1992 года, позже была перенесена в комиксы. Она является главной сподвижницей Джокера.
13
Анна
Не знаю, что я чувствовала. Наверное, боль. Немножко. Это когда локтем приложишься — прошивает насквозь, аж в глазах темнеет, а потом боль уходит, ты начинаешь дышать и понимаешь: просто удар, всё на месте, кости целы, голова не отвалилась.
Ну, ребёнку показалось, что я похожа на осла. Халат и правда смешной. Я даже не заметила эти заячьи уши. Злилась на Димку, когда его напяливала на себя, не до осмотра «достопримечательностей» было. Нет ничего такого в том, что все смеются. Вон, Ромашка смеялся, мне и не обидно было. Только потому, что Зайка звучит приятнее, чем Ослица?
Пока я выстраивала логические цепочки и пыталась успокоиться, Димка времени даром не терял.
— Извинись! — дёрнул он Медведя за руку, поднимая пацана на ноги. — Сейчас же извинись! Мало того, что ты Аню… Анну Валентиновну разрисовал и решил, что тебе сойдёт это с рук, так ты сейчас намеренно обозвал её! Это грубо и некрасиво, Михаил! Не по-мужски! А это значит, что я тебя плохо воспитал, не вбил в голову простые истины.
— А если не извинюсь, то что будет? — он похож на упрямого бычка и боевого петушка одновременно. Взгляд исподлобья, головой дёргает, пытаясь казаться смелым, хотя видно: он боится отцовского гнева, но бунтует по одному ему понятным мотивам.
— Кого нельзя обижать, Михаил? Мы с тобой этот урок проходили. И не делай вид, что ты меня не слышишь или не понимаешь.
Я почувствовала, как жмётся ко мне Ромашка. Испуган, хоть влетело не ему. Я сжала его покрепче и успокаивающе погладила по спине. Посчитала позвонки. Худенький какой, маленький. Беззащитный котёнок.
— Слабых, женщин и детей, — перечислил безлико Медведь. Как скучный вызубренный урок: знать — знаем, но понимать — не понимаем. А ещё и хочется сделать назло, чтобы не приставали со своей мурнёй.
— А ты что только что сделал? — тряс Мишку, как грушу, Иванов. — Надсмехался и обзывался!
— Я не специально! — у старшенького как голова не оторвётся — так он старается марку держать, но выходит уже плохо. Иванов давит, как каток, не замечая, что уже сплющил сына своим напором. — Вырвалось! Уши не заячьи, а ослячьи какие-то! Ну убей, убей меня за это!
По-детски смело, но истерично даже. Мне показалось, что он провоцирует Димку. Хочет, чтобы тот действительно ему двинул, и это будет повод ненавидеть отца. А Иванов близко к тому, чтобы поднять руку. Я вижу, как он хватается за пряжку от ремня.
Вот только стриптиза мне здесь не хватало — Иванова со спущенными штанами.
Я вскакиваю со стула, осторожно сажаю Ромку на своё место и кидаюсь к любителям разборок.
— Всё, Иванов, хватит! — толкаю Димку в грудь. — Ты же его пугаешь!
Иванов от неожиданности попятился. Посмотрел на меня озадаченно. А затем улыбнулся. Нехотя. Пытаясь улыбку удержать, но она расползалась на его лице, как радужное пятно по луже, куда бензин попал.
— Зайка, — прошептал он с нежностью, а у меня сердце подскочило, кувыркнувшись. Я так и стояла в капюшоне с ушами. Надо хоть в зеркало будет посмотреть, настолько ли у меня дурацкий вид, как кажется.
— Иди к себе в комнату, — обернулась я к Медведю. Он дрожал, напряжённый, как струна. Губы сжаты, наверное, чтобы не тряслись. А в глазах — слёзы, ещё не пролитые, но чуть-чуть — и брызнут. — Ромашку забирай и идите. Мы тут с папой поговорим.
