— Видала? — шипит баб Тоня, что на время куда-то бегала. — Дошлялась? Дети тебя не узнают, ты для них никто, пустое место!
— Ну, это мы ещё посмотрим! — шагает уверенно Алёна вглубь квартиры, а затем, оборачиваясь, холодно бросает через плечо: — А ты — вон. Больше в твоих услугах никто не нуждается. Я скажу Диме, чтобы выписал тебе выходное пособие.
На миг — немая сцена. Баб Тоня жалкая, старушка сухонькая, Мэри Поппинс на пенсии. Мишка стоит застывший. На лице у него — противоречивые чувства. Ромка в ногу мою вцепился.
— Не отдавай нас! — вдруг начинает он реветь белугой, и меня отпускает.
— Я никуда не уйду, — говорю твёрдо. — Не ты меня на работу брала, не тебе увольнять или вообще моей жизнью распоряжаться. Вернётся Дмитрий Александрович — тогда и решим, кто тут на месте, а кто лишний.
— Посмотрим, — кидает она на меня пренебрежительный взгляд и продолжает своё шествие. Нос свой везде суёт, комнаты разглядывает.
— Ты ей не верь, Ань, — шепчет быстро-быстро Баб Тоня, — врёт она всё! Дмитрий с ней развёлся. Не жена она ему. За дверь надобно и гнать взашей!
— Она наша мама, — хмурится Мишка. Подслушивал. Впрочем, мы и не таились. Стоим в коридоре, как бедные родственники. Я Рому на руки взяла, успокаиваю.
— Не плачь, Лунтик, — вытираю его мокрые щёки. (Это у нас игра новая, Ромка «играет» Лунтика. Мы из пиратов плавно перебрались в космос, теперь у нас полёты во сне и наяву, еда исключительно для космонавтов). — Никто тебя никуда не отдаст и не заберёт. А папа вернётся — всё образуется.
Я очень хочу верить во всё, о чём говорю.
— Привечать или выгонять из дома могут только хозяева, — говорю я баб Тоне, — а мы тут все, кроме детей, как ни крути, на птичьих правах.
— Ла-а-а-адно, — задумчиво тянет наша боевая единица, мудрый астронавт Искра, и снова куда-то исчезает.
Следом уходит и Мишка. Глаза прячет. Вижу: мать ищет. Сколько они не виделись и почему? Что случилось в этом, на первый взгляд, благополучном царстве-государстве? Почему Алёна решила вернуться именно сейчас?
Я задавала сама себе один вопрос за другим, прислушиваясь к тому, как постепенно успокаивается Ромашка. Он категорически не желал, чтобы я его из рук выпускала. Теперь он за шею мою вцепился.
Был только один человек, который мог или ответить, или всё объяснить, а я пока не решила, готова ли услышать его голос. Слишком всё противоречиво и не понятно.
Оказалось, что пока я колебалась и размышляла, кое-кто в этом доме умеет разруливать даже такие непростые ситуации.
45
Анна
Телефон зазвонил ровно через три минуты. Или раньше. Я поколебалась немного, прежде чем ответить. Посчитала до десяти. Выдохнула.
— Папа, ну папа же звонит! — завопил детёныш мне на ухо и закрутился юлой. Я чудом его удержала и от греха подальше приземлилась на диван.
Мне только травм сейчас не хватало на производстве. Иванов с меня шкуру спустит за детей. Впрочем, мне тоже было куда дыр ему понаставить при встрече, но дистанционно я могла сделать только одно: послушать, что он скажет. Звонок его кстати очень.
— Ань! — теперь я знаю, как ревут мамонты. Громко и устрашающе.
— Папа! — вырвал у меня из рук телефон Ромка. — Тут тётка пришла, говорит, что она наша мама! Скажи ей, пусть уйдёт, пап! Она нехорошая! Аню обижала и бабуфку старенькую, — ябедничал ребёнок, глотая слова и шепелявя больше обычного. А ведь почти наладилось с произношением, пока Алёна-Елена не прискакала внезапно.
— Ром, солнышко, дай телефон Ане, она ведь рядом, да?
Иванов почти в нормальный тон возвращается, как космонавт — на Землю. Но я его хорошо знаю: это выдержка, как у коньяка: чем дольше терпит, тем крепче потом по шарам бьёт.
Я рядом, Иванов, не убежала ещё. И если б дело касалось только Твоего Величества, Дмитрий Александрович, уже б мчалась по направлению к поезду. Но дети ни в чём не виноваты. Кстати, и на кикимору Алёну совсем не похожи. Даже Ромка, который явно не в Иванова пошёл.
— Аня! — снова кричит Димка, как только Ромка возвращает гаджет.
— Не ори, у меня отличный слух и динамик работает шикарно.
— Ань, я уже лечу, возвращаюсь!
— Все рады, Иванов, — цежу я сквозь зубы и чувствую: внутри всё клокочет. Ещё немного — и меня порвёт от ярости.
Он на ней женился. Сделал ей детей. Двоих.
Мозг кипит, и попадись сейчас Иванов мне под руку, я не уверена, что смогу вести себя достойно. Разговор по телефону — это безопасно. Для него — точно.
— Ань, не делай никаких выводов, пожалуйста, — вдруг сбавляет он обороты. Становится каким-то уставшим, словно его сверху гранитная плита придавила. — Не придумывай ничего, ладно?
— Слишком много чести, Иванов, — фыркаю я. Выводы и фантазии — это не для прислуги. Я помню про контракт, обязательства, неустойки и прочие юридические закорлюки. Так что можешь быть спокоен: я детей на твою жену не брошу. Приедешь — дальше сам разбирайся.
— Причём здесь контракт? — снова взрывается Димка.
— Да так, к слову, — ещё больше завожусь я и больше всего на свете не хочу слышать его голос.
— Ты даже поговорить не захотела!
Я прикрываю глаза. Не захотела, да. Вот такая я трусиха. И вообще не знаю, как пережила бы «новость», что его жена — моя подружка Алёна.
Конечно, правда всё равно вылезла, хотела я этого или нет, но у каждой правды есть несколько сторон. Даже не две, как у медали.
Сколько человек знает правду, столько и версий случившегося. Это как взгляды на историю: одни и те же события можно трактовать совершенно по-разному. В одном и том же человеке можно видеть и милого интеллигентного мальчика, и беспробудного хама.
И что бы сейчас Иванов ни сказал, это будет его правда, которую я вот точно именно сейчас слушать не хочу. Мне проще быть страусом. Голову спрятал — и не важно, если кто-то подойдёт и даст под зад. Голова цела — и ладно.
— Ань, пожалуйста, — где-то там, очень далеко, тоскует мой Димка Иванов. А я беру и очень осторожно нажимаю на кнопку отбоя.
Прости, дорогой, но мне надо чувства в порядок привести. Они у меня хрустальные, как оказалось. Только что — и вдребезги.
Пока я предавалась душевным терзаниям, самоедством и обидами на Иванова, в его квартире разгорелась нешуточная война с батальными сценами.
— Эт ты что удумала, стервь глистоносная! — голосила баб Тоня, прыгая вокруг бывшей «подруги», что с наслаждением вышвыривала мои вещи из комнаты, которую я облюбовала, пока Иванов шастал по командировкам.
Рядом метушилась Селена Исаевна. Щёки её цветом могли посоперничать со свёклой.
— Мама, не надо! — это Мишка просит. Ромка просто ревёт, всхлипывая, в уголку. Сидит, прижав к себе острые коленки. И я вдруг понимаю: разве она мать? Даже если родила? Ей же всё равно, что они чувствуют, лишь бы получить желаемое, достичь какой-то цели, добиться своего…
