— Милорд, это же первая попытка!
— Братка, ну что ты! Не переживай так, все нормально!
— Милорд, попробуйте снова…
Я покосился на Дору, и она тотчас же добавила:
— Все получится. Правда-правда.
Это было сказано настолько трогательно и по-детски, что я лишь улыбнулся и сказал:
— Заряжай, братка.
Огюст опустил рычаг метателя, и очередная тарелка отправилась в полет. Я швырнул шарик, попробовав прицелиться получше, и вновь промахнулся. Магия скользила по ладоням, но не шла в руки, и это начинало меня раздражать.
— Еще одну, братка, — сказал я и швырнул третий шар, уже не целясь. Просто выбросил в нем свою боль, свою рухнувшую жизнь и тоску о том, чего уже никогда не случится.
Тарелку разметало по площадке стеклянной крошкой, и мир накрыло тишиной.
Некоторое время все молчали. Дора ожила первой — она восторженно захлопала в ладоши, несколько раз подпрыгнула на месте и воскликнула:
— Ура! Ура! Вы попали!
По лицу Энцо скользнула счастливая улыбка, и он ободряюще дотронулся до моего плеча, а Огюст довольно улыбнулся и произнес:
— Узнаю братку, наконец-то узнаю! Ну что, еще одну?
За время тренировки я поразил еще десять тарелок и пропустил пять — вполне приличный результат для того, кто почти три года провалялся в кровати. Я был готов тренироваться до заката — торжество наполняло меня силой и радостью — но Огюст все-таки настоял на том, чтоб мы вернулись домой. Я опомнился и обнаружил, что смертельно устал и начинаю замерзать — что уж говорить о Доре в ее курточке-лепестке, она, должно быть, совсем окоченела.
— Ну что? — я обернулся к брату. — В моей войне выиграна битва?
Огюст торжествующе улыбнулся.
— Ты и войну выиграешь, братка, — твердо ответил он. — Я знаю.
* * *
Вечер я провел в кресле возле камина. Дора сидела рядом, и я лениво думал о том, на кого она сейчас больше похожа: на предмет интерьера или на верную служанку, которая всегда на подхвате, как Энцо. Все-таки ни то, ни другое — она была чем-то большим. У меня редко завязывались дружеские отношения с людьми, в основном, в моей жизни были лишь деловые связи — но то, что я постепенно начинал чувствовать к Доре, было похоже на дружбу.
Мне это не нравилось — но не нравилось уже как-то привычно.
— Это было невероятно! — Дора до сих пор пребывала в каком-то детском восторге от моей тренировки, и ее серые глаза наполнял энергичный блеск. — Ловко вы с ними расправились! А завтра тоже будете тренироваться?
— Буду, — кивнул я. — Магия требует ежедневных занятий. Но ты со мной не пойдешь. Там холодно, а мне не нужна служанка, которая хлюпает носом.
Дора понимающе кивнула, и ее личико обрело обиженное выражение ребенка, который смиряется с судьбой.
— Забыл спросить, сколько тебе лет, — поинтересовался я.
— Двадцать, — ответила Дора. Я не сдержал усмешки: невинная дева в двадцать лет! Неужели в ее мире не нашлось конюхов? Дора заметила, что я улыбнулся, и нахмурилась.
— Что-то не так? — спросила она с нарочитым спокойствием и вежливостью. Я только руками развел.
— По нашим меркам ты старая дева. Уже два года как.
Во взгляде Доры появилась какая-то усталая тоска, и я подумал, что задел свою служанку глубже, чем следовало. Наверняка Дору и дома попрекали тем, что никто не хочет брать ее замуж.
— Наверняка это очень смешно, — с достоинством ответила Дора. — Но я не обязана давать вам отчета, милорд Мартин, особенно в таких деликатных делах.
Мне показалось, что она с трудом сдерживается, чтоб не залепить мне пощечину. Любая благородная хаалийская леди давно бы отходила меня по физиономии за беседы о старых девах.
— Я и не требую отчета, — начал было я, но Дора меня перебила:
— И то, что я невинна, еще не означает моей ненужности и бракованности. Надеюсь, вы это понимаете.
Это было сказано настолько спокойным тоном, что я ожидал, что за ним последует взрыв. Но этого не произошло.
— У тебя был жених дома? — полюбопытствовал я. Дора отрицательно качнула головой.
— Нет. Не было. Я не отходила от бабушки, какие уж тут женихи… — она шмыгнула носом и отвернулась, чтоб я не заметил, но я все равно увидел, что в ее глазах появился влажный блеск.
Ее можно было понять. Когда ровесницы выходят замуж, Дора была вынуждена ухаживать за старухой. Неудивительно, что ей сейчас тоскливо.
— Ты еще выйдешь замуж, — уверенно сказал я. — Встану на ноги, верну тебя домой, и ты начнешь все сначала.
По губам Доры скользнула очень тонкая и очень вежливая улыбка. Тепла в ней было примерно столько же, сколько в снеге на горах.
— Должно быть, по меркам твоего мира я хам, — сказал я. — Хам со злым языком, который не должен обсуждать с девушкой ее невинность.
Серые глаза сердито сверкнули.
— Вы хам по меркам любого мира, — ответила Дора. — Впрочем, я лучше промолчу, а то вы снова выгоните меня из дому.
— Я меньше всего хотел тебя обидеть, — искренне сказал я, и лицо Доры дрогнуло. — Ты хорошая девушка, просто меня иногда заносит.
Дора удивленно посмотрела на меня, словно не могла поверить, что услышала именно то, что услышала. Да и я, честно говоря, плохо верил, что сказал именно это. Я, Мартин Цетше, практически извинялся перед служанкой, я говорил с ней так, словно она была благородной дамой.
И что-то в глубине души подсказывало, что я веду себя правильно.
— Я и не собираюсь замуж, — негромко сказала Дора. — Можно подумать, все упирается в кольцо на пальце. Вовсе даже нет… я хочу найти хорошее интересное дело, посмотреть мир.
Я улыбнулся.
— Ты посмотрела не только свой мир. Мало кому так везет.
Дора скептически хмыкнула.
— Ну да… попасть в клетку работорговца. Свезло так свезло.
— Зато потом ты попала в замок Цетше, — парировал я. — Получила свободу и работу. Приключения и магию.
Дора улыбнулась, и мне понравилась ее улыбка. Она была чистой и светлой, озарявшей лицо, словно блуждающий огонек.
— Да, — ответила Дора, и мне хотелось, чтоб она улыбалась и дальше. Тогда ее лицо делалось одухотворенным и нежным, как у фей со старинных картин. — Потом стало намного интереснее.
Мысленно я задал себе оплеуху. Становиться романтиком — что может быть хуже в моем состоянии? Я должен быть сильным и циничным, должен цепляться за жизнь обеими руками, а не сравнивать служанок с феями на картинах.
Но я все-таки сказал:
— Я и в самом деле бываю невыносим. Прости меня, если я тебя обижал, это было не со зла.
