— Что-то еще, милорд?
Видит Бог, во всей этой суете и беготне я совсем забыла о том, как снимок меня ранил. Едва заметно саднил палец там, где осталась крошечная царапинка, вот и все. Мартин провел ладонью по одеялу и сказал:
— Снимай туфли. Ложись.
Я прекрасно его понимала. Когда тебе больно, то хочется, чтоб рядом был кто-то живой. Тот, кто разделит твою боль. Послушно сняв туфли, я опустилась на кровать, и Мартин негромко произнес:
— Я должен извиниться. Я был несправедлив с тобой.
Возможно, мне следовало поотпираться для вида: ну что вы, ничего особенного, все хорошо — но я решила, что сейчас не тот случай, когда следует проявлять вежливость.
— Да, порой вы меня задевали очень глубоко, — призналась я. — Но думаю, теперь все будет по-другому.
Светильники на стенах начали медленно гаснуть. Скоро останется гореть лишь один, справа от кровати, и спальня погрузится во мрак. Я вдруг подумала, что снова лежу в одной кровати с мужчиной, что в комнате жарко, и что Мартин снова держит меня за руку.
Все чувства вдруг обострились до предела. Я и подумать не могла, что мир может быть настолько насыщен красками, звуками и запахами. И от этого мне на какой-то миг сделалось страшно — настолько, что я сжала пальцы Мартина и обернулась к нему.
— Я надеюсь, — признался Мартин. Бледный и осунувшийся, он сейчас выглядел так, словно увидел себя и свою жизнь со стороны — и ему не понравилось. Его жизнь была лишь руинами, но Мартин готов был начать все заново. Я видела эту готовность и в блеске его глаз, и в сжатых губах.
— Так и будет, можете мне поверить, — сказала я твердо и решительно. Лампы гасли, Мартин смотрел в потолок и был одновременно рядом со мной и где-то далеко — в прошлом, в воспоминаниях, в минувшей жизни, которая вдруг взяла и нанесла ему удар.
— Я просто хотел любви, — признался Мартин. — Любить и быть любимым. Оказалось, это слишком много для одного меня.
Я вздохнула. Что тут можно сказать? Я разделяла его тоску и знала, что однажды боль пройдет, и все будет хорошо. Обязательно будет. Какой бы темной ни была ночь, утро всегда наступает.
— Вы еще очень молоды, Мартин, — я могла лишь повторить то, что он говорил мне. — Вы еще обязательно будете счастливы.
Он вздохнул.
— Спи, — ответил Мартин, и последний светильник погас.
Глава 5
(Мартин)
Честь и гордость семьи Цетше всегда была для меня щитом и опорой. Так меня воспитывали, такими были мои предки. Но сейчас я лежал в темноте и думал, что оказался слаб — и не нашел поддержки в том, на что всегда хотел опереться.
Мой мир окончательно утратил смысл. И надо было искать опору в чем-то другом.
Ночь была густой-густой, темной и угрюмой. Тыквенные фонари погасли — уже к утру их доедят светлуны. Дора лежала рядом со мной, дышала тихо-тихо. Я вдруг подумал о ней с непривычной для себя нежностью. Иномирянка, мечта конюха — и великий и ужасный Мартин Цетше, которому она вытирала слезы. От такой картины только смеяться, но смешно мне не было.
Все кончилось. Все прошло. Надо было жить дальше, но я пока не знал, как это делать. Лежал в темноте, смотрел туда, где едва заметно выделялся силуэт окна, и думал о том, что наступает зима. Скоро горы укутает снегом, небо станет серым и низким, и задуют ветры, выбивающие дух морозными кулаками. Мы с Ингой обычно уезжали из замка на зиму и проводили время до весны на юге, в приморском поместье семьи Цетше. В это время там цветут абрикосы, птицы вьют гнезда. Однажды я сидел у моря и думал о том, что наконец-то и у меня есть свое гнездо.
Мне захотелось подняться с кровати и постучать головой о дверцу шкафа, чтоб выбить из нее все дурные мысли. Интересно, чем в это время занималась Инга? Размышляла, как меня убить? У меня больше нет семьи, нет. С этим трудно смириться, я проснулся меньше недели назад — но это сделать все-таки придется.
Дора что-то пробормотала во сне и вдруг села на кровати и обернулась в мою сторону. Один из светильников среагировал на движение и тотчас же ожил, залив комнату теплым золотым светом. Дора смотрела так, что я на мгновение испугался, что она заболела какой-то из своих иномирянских болезней.
— Что с тобой? — почему-то шепотом спросил я. Дора слепо дотронулась до лица и ответила:
— Ты умеешь проверять, есть ли в человеке магия?
Это было сказано так, что впервые за долгое-долгое время меня охватило неприятным липким страхом — тем самым, который парализует, а не подстегивает.
— Могу, — ответил я. Это было самым простым действием в практической магии. Все ученики могли с ним справиться уже на первом уроке, оно почти не требовало сил.
— Проверь, пожалуйста, есть она во мне, — попросила Дора, и в ее глазах мелькнули слезы. Наверняка ей просто приснился кошмар, и она до сих пор не могла опомниться. Я сел с ней рядом, взял ее за руку и сказал так, словно обращался к ребенку:
— В тебе ее не было, когда ты появилась в замке Цетше. Это точно. Но я проверю, если тебе так будет спокойнее. Бояться нечего.
Дора вздохнула и с надеждой посмотрела на меня. Я бросил в ее сторону крошечную искорку, и, когда та проплыла над головой Доры, заметил, что ее цвет не изменился.
— Нет, — сказал я. — В тебе по-прежнему нет магии, Дора. И потом, волшебство не может появиться просто так. Оно либо есть с рождения, либо нет.
Дора вздохнула с облегчением и, прикрыв глаза, легла на кровать и снова завладела моей рукой. Я вдруг понял, что уже довольно давно она обращается ко мне на «ты» и ведет себя крайне вольно. Впрочем, сейчас это меня не задевало, это казалось простым и правильным, и я сам себе удивлялся.
Возможно, мой брат прав. Пройдет совсем немного времени, и все сословные различия окончательно сотрутся, сметенные ветром новой эпохи.
— Точно? — спросила Дора. Я кивнул.
— Точно. Тебе просто приснился дурной сон.
Дора шмыгнула носом и сказала:
— Я никогда такого не видела. Я… — она помедлила, собираясь с духом, и продолжала: — Я была кем-то другим, не собой. Очень опасным кем-то. И знаешь… я хотела твоей смерти. Чтоб тебя не было.
Вот вам и здравствуйте.
Мне подумалось, что это нормально. Дора эмоциональна и впечатлительна, как и положено девушкам ее возраста, и на нее, конечно же, повлияло то, что за моей головой сперва приехали маги из академии чародейства и волшебства, а затем обнаружился убийственный артефакт, заготовленный моей бывшей женушкой.
— Ты просто переволновалась, — уверенно сказал я. — Неудивительно, что тебе снятся чудовища.
Дора всхлипнула.
— Я ведь сама была чудовищем, — сказала она. — И мне это не понравилось.
Ну еще бы. Редко кому по-настоящему приятно убивать. Дора была явно не из таких людей.
