– Я только и слышу про завтра! – вспыхнул Фарис. – Если это мне, то что это?! Сказать тоже нельзя? Ты мне совсем ничего не рассказываешь!
Он закусил губу, стыдясь своей несдержанности, но упрямо посмотрел на Раэна, который ответил серьезным сочувственным взглядом.
– Прости, – сказал целитель, помолчав. – Завтра, хорошо? А на окне – твое оправдание. Лучший из возможных подарков, и принес его человек, который тебя искренне любит.
– Любит? Меня? – растерялся Фарис. – Кто?
– Тот, кому пришлось ради твоего спасения наступить на горло своей гордости. А она у него, поверь, и без того израненная, как бы легко он ни улыбался. Тот, кто умолял его простить, что он не смог тебе ничем помочь в харчевне. А убежал, чтобы не стать орудием этих ублюдков, иначе они и его не постеснялись бы использовать. Спасти друг друга вы не смогли бы, потому что его слово для Нисталя стоит не больше твоего. Но найти эту вещь и принести ее мне, он не побоялся, хотя рисковал очень многим. И все лишь для того, чтобы помочь тебе. Так разве это не любовь?
– Ты же… не про Камаля?
Фарис почувствовал, что отчаянно краснеет. Говорить с Раэном о таком… Ну да, не слепой он, видел, какие взгляды бросает на него исподтишка младший ир-Фейси. Но Камаль – это… Камаль, в общем. При мысли попробовать с ним то, чем хвалились другие парни, Фариса всегда охватывала смесь брезгливой жалости и отвращения. Жалости – к Камалю, который этим занимается, а отвращения – к себе, если он в этом испачкается. И вот теперь Раэн говорит про любовь, словно Камаль на нее способен! Словно он… такой же, как все!
– А ты помнишь, как едва не выскочил под стрелы, решив, что к тебе пришли? – безжалостно спросил Раэн. – О ком ты думал тогда? Кого из друзей или родных ожидал увидеть? Ты здесь почти месяц, Фарис! И поверь, если бы кто-то из твоих прежних лихих дружков хотя бы ночью перемахнул садовый забор и попросил встречи с тобой, я бы принял его с радостью. Камалю запретили сюда ходить, но он бы и сам не пришел. У него, знаешь ли, чутья и вежливости больше, чем у всего Нисталя вместе взятого. И ранить уже твою гордость, напоминая, что вы теперь оба отверженные, он не стал. Зато мою просьбу тебе помочь исполнил с радостью. И только просил сказать тебе, что по своей воле он к Сейлему и близко не подошел бы. Пришлось – именно для того, чтобы тебя спасти.
– Да понял я… – простонал Фарис, отворачивая пылающее лицо. – Только что мне делать? Раэн, я… не могу. Даже просто подумать об этом противно!
– А ты не думай «об этом», – насмешливо выделил голосом его слова Раэн. – Думай о том, что он оказался тебе настоящим другом. И что ты обязан ему жизнью, но Камаль ир-Фейси не из тех, кто потребует заплатить этот долг. И когда тебе придется выбрать, оттолкнуть его или протянуть руку, вот тогда подумай – и хорошенько. Только своим умом, а не обычаями Нисталя. Это ведь они, ваши обычаи, сделали из Камаля бесправную подстилку, а тебя отправили к столбу, даже не выслушав. Вот и подумай… Вообще, думай чаще, это полезно.
И он, поставив на стол пустую чашку, встал и ушел в спальню, а Фарис остался, захлебываясь неведомым ранее чувством, что мир вокруг него куда-то летит, и не за что держаться, не у кого спросить, что правильно, а все надо решать самому.
* * *
В маленьком храме было темно и тихо, ни гостей, ни прислужников, только седовласый жрец ожидал возле алтаря, неторопливо зажигая свечи на нем, пока они не озарили сердце храма тусклым желтым светом. Наргис крепче стиснула руку Аледдина и выругала себя трусихой. Да, не такой представляла она собственную свадьбу! Но разве замуж выходят ради нарядного платья, гостей и свадебного танца? Она же не Иргана, в конце концов!
Аледдин, словно почувствовав ее страх, молча поднял их руки к губам, поцеловал пальцы Наргис и повел ее, ободренную, через весь храм к алтарю. Наргис поспешно напомнила себе, что нужно придержать шаг перед ковриком, таким же темным и дешевым, как все здесь. Ну и что? Это ничего не значит! Просто в любом богатом храме даже ночью полно народа, кто-нибудь может узнать их и помешать… Она запнулась и остановилась.
– Что же ты, сердце мое? – ласково сказал Аледдин, поворачиваясь к ней у самого алтаря. – Чего испугалась? Один шаг, одно слово – и боги соединят нас!
– Пояс… – попыталась улыбнуться Наргис. – Какая же я невеста, если даже пояса тебе не вышила?
Внутри что-то томило, и вместо ожидаемого счастья ей хотелось плакать. Все не так, все неправильно! И она еще сравнивает себя с Ирганой? Вот та свято верила в судьбу! Звала ее, вышивая подарок жениху, каждым стежком клялась в верности… А Наргис почему-то думает о своем будущем с ужасом!
– Все еще будет, – нежно и тихо сказал ей Аледдин. – Когда приедем домой, сыграем настоящую свадьбу. Ты вышьешь для меня пояс, а я подарю тебе тысячу платьев, и самое красивое будет из алого шелка – на счастье. Обещаю, любовь моя, будут и гости, и танцы, будет праздник, достойный тебя. И ты простишь меня за этот вечер.
– Не за что прощать… – эхом отозвалась Наргис и зябко вздрогнула: порыв холодного ветра распахнул дверь, через которую они вошли, и загулял по храму, туша свечи.
Жрец кинулся закрывать дверь, а потом снова зажигать огни, и Аледдин нетерпеливо нахмурился.
– Плохое предзнаменование… – прошептала Наргис и задрожала.
– Нам ли бояться судьбы, желанная моя? – улыбнулся ее жених и, сняв темный плащ, накинул ей на плечи. – Судьба слишком много нам задолжала.
Свободной рукой Наргис закуталась в плащ и вздохнула свободнее. Что она, в самом деле, темноты испугалась? Не ребенок уже! Ох, правду говорят, что под мужским плащом женское сердце успокаивается. От мягкой шерсти тонко пахло сандалом, благовонным нардом и чем-то еще, терпким, горячим, чуточку резким… Делая вид, что поправляет плащ, Наргис прижала его капюшон к щеке, радуясь, что в полумраке незаметно, как ей в лицо бросилась кровь. Запах мужчины! Самого родного и дорогого в мире!
Аледдин сделал шаг вперед, оказавшись на ковре, и Наргис, выдержав три удара сердца, последовала за ним. Ей показалось, что глаза жреца блеснули одобрительно.
«Темный плащ вместо белой вуали – вот такая у меня будет свадьба, – упрямо подумала Наргис. – Назло судьбе-разлучнице, и пусть ветром развеет все дурные знамения!»
Она снова крепче сжала пальцы Аледдина, заставляя себя вслушиваться в слова брачной клятвы.
– … Того же, что соединено богами, людям да не разлучить… – мерно читал жрец. – Согласна ли ты, Наргис ир-Дауд, взять этого мужчину по доброй воле в мужья перед людьми и богами?
– Да! – выдохнула Наргис.
– Согласен ли ты, А-а-а… – Еще один порыв холодного ветра промчался по храмовому залу, погасив часть свечей, и седой сгорбленный жрец мучительно закашлялся, но все-таки выговорил: – … дин ир-Джантари… взять эту деву в жены… перед людьми и богами…
Отдышавшись от нового приступа кашля, жрец поднял виноватые глаза и махнул рукой – мол, вы же видите?
