В этом огромном загородном доме они жили время от времени и в основном летом — слишком уж было жалко Роману столько времени тратить на дорогу, а когда выпадал снег, так и просто вставала проблема выбраться. Но ради праздника в этом году они уже переехали плюс наняли сотню человек для его проведения дополнительно. Эта толпа доводила Гомельского до исступления.
В итоге рассвирепевший, он выволок жену в халате и чуть ли не за свежеуложенные волосы в зал, где должно было состояться представление для детей и заставил заканчивать подготовку там. Хоть собственными руками.
— Мне плевать успеют на улице доделать сцену или нет, — орал он в пустом зале и грозное эхо усиливало его голос. — Будут твои артисты или нет. Прилетят ВИП-гости или задержатся. Но у детей праздник будет!
Он хлопнул дверью, бросив в зале притихшую жену, и оказался нос к носу с тёщей.
И в том, что она взвалит на себя обязанности хозяйки вместо нерадивой дочери, Роман даже не усомнился. Впрочем, ему и правда было плевать. Он смертельно устал. Он с утра до обеда словно полжизни прожил и был не уверен, что доживёт до вечера.
Одев Дианку, Роман пошёл с ней гулять по большому ухоженному парку у дома.
Тихий парк встретил их мягко греющим солнцем, запахом прелой листвы, строгими чёрными силуэтами деревьев и нарядным белым камнем клумб, фонтанов и дорожек.
Вдвоём с Дианкой они кормили проснувшихся рыбок в пруду. Кидали хлебные крошки стайке воробьёв. Гоняли сорок, что пугали радостно чирикающих птичек. Насобирали шишек под старой сосной и сбивали ими другие шишки, разложенные на краю большого декоративного вазона.
«Конечно, она ещё маленькая, чтобы запомнить свой первый день рождения, — прижимал к себе уснувшую на руках дочь Роман, не торопясь домой. — Но я его никогда не забуду».
И может потому, что он успокоился. А может, этот общий хаос всё же был организованным, но к тому времени как Дианка проснулась, а его нарядили как пингвина во фрак, всё как-то само собой наладилось.
Приехали аниматоры. Приехали первые гости. В бокалах заискрилось шампанское. Его девочка в нарядном платьице и повязкой а-ля Гэдсби в волосах была чудо как хороша. И он с чистой совестью оставил её повеселевшей жене.
Вот только отношения с ней к началу праздника у них так и не наладились.
Глава 14. Марина
Но, чем ближе лимузин подъезжал к особняку Гомельских, тем становилось страшнее.
Паниковала сущность интроверта, кляня её на чём свет стоит за такое сомнительное решение. Истерила суть «серой мыши»: «Разрядилась как дура. Будешь там посмешищем, шутом, клоуном». Вопила интуиция: «Добром это всё не закончится». И только «мать, потерявшая ребёнка», не ипостась, а ходячая боль, само имя которой было Марина, чувствовала себя спокойно и радостно, не слушая все эти тявкающие голоса, волновалась от предвкушения встречи и ожидания момента, когда сможет прижать к груди свою девочку. Пусть даже не свою, пусть чужую, но дарящую ей это недолгое ощущение счастья, ради которого так хотелось жить.
Как было написано в приглашении, начало детского праздника, представление и развлечения для детей были запланированы на четыре. Вечер для гостей, не желающих участвовать в детском беспределе, а отдохнуть по-взрослому — на семь. Но к семи Марина рассчитывала уже уехать.
Она назвала водителю время, когда её забрать. Скинула лёгкое пальто на руки мажордома.
— Не желаете приколоть карточку со своим именем? — вежливо спросил он.
— Зачем? — удивилась Марина второй раз за последнюю минуту.
Первое её «зачем» прозвучало, когда дворецкий (или как они тут называли дяденьку в ливрее с военной выправкой и осанкой, что помогал гостям раздеться, забирал подарки и показывал дорогу) попросил её оставить ему большого ехидного плюшевого зайца, что она принесла в качестве подарка.
— Чтобы хозяева смогли отблагодарить вас в ответ, отправить бутылку шампанского или какой-нибудь презент, — всё также вежливо пояснил он.
— Ох и причуды у этих богатых, — присела она, чтобы поправить завалившуюся набок игрушку. — Будь ей хорошим другом, косой! — погрозила она пальцем зайцу и кивнула, прощаясь.
Вчера ради этого зайца она впервые, спустя год, переступила порог квартиры, которую купила, когда узнала, что забеременела и обставляла с такой любовью.
В детской пахло сыростью. Музыкальная карусель над пустой детской кроваткой жалобно пиликнула, наматывая на ярких пчёлок паутину. На пыльной поверхности комода с пелёнками и ползунками Марина нарисовала сердечко и, достав этого зайца из хрустящего целлофана, ушла, не оборачиваясь.
Сейчас она тоже не обернулась, хотя стеклянный заячий взгляд словно прожигал спину. Она поправила горшок с цветком, опасно накренившийся к мраморным ступеням. Поблагодарила дворецкого, что бросился ей помогать. Передала ему забытого каким-то дитём на перилах потрёпанного игрушечного цыплёнка. И как Золушка, спешащая на бал, взбежала по парадной лестнице.
Сердце то ли от волнения, то ли от бега выпрыгивало из груди, когда она вошла в распахнутые двустворчатые двери гостиной.
И «принц» не заставил себя ждать.
Вернее, его спина, затянутая в строгий чёрный фрак.
Его густая шевелюра была по случаю праздника обновлена стрижкой, и голова с аккуратным бритым затылком заметно возвышалась над головами других участников беседы, которую непринуждённо вели несколько мужчин.
«Метр девяносто четыре — рост Довлатова», — зачем-то вспомнила она писателя, когда вчера вечером решила всё же ознакомиться с фактами жизни частного инвестора Романа Гомельского, щедро и на все лады изложенные в сети. Наверно, потому, что как раз перед этим читала про чудом найденные на помойке фотографии Довлатова, на которых в толпе он выглядел богатырём, и заметку, как Довлатов представлялся по телефону: «Я такой большой, чёрный, вы меня наверняка помните». Вот оно рядом и легло.
Гомельский тоже был темноволосым, с густой щетиной, широкоплечим, но скорее изящным, чем могучим, и скорее красивым, чем просто мужественно-обоятельным, тоже выделялся в толпе.
«И его тоже вряд ли забудешь», — невольно хмыкнула Марина, хотя рост Гомельского был всего метр восемьдесят семь. И тут же вспомнила о другом. Что у её донора тоже были тёмные вьющиеся волосы, зелёные глаза и рост метр восемьдесят семь. И она ничего не знала два года назад, когда его выбрала, ни о росте Довлатова, ни о Гомельском.
