«Уже надралась, плутовка!» — усмехнулся он.
И да! Он знал, что это значит. Это была не просто попытка примирения, не просто извинение, это был подкуп. Признаться, раньше он капитулировал бы и за меньшее. Ведь этот шарф… это было обещание удовольствия, которое ему перепадало ещё реже, чем просто секс.
Чтобы его жена сделала то, о чём она и говорить-то не могла, так это только с его завязанными глазами и только сильно провинившись. И ради этого стоило, наверно, потерпеть сегодняшние неудобства. Ради этого он был готов многое ей простить. Буквально ещё вчера. Ещё с утра. Но сейчас его замутило от товарно-денежных отношений, на которые стала походить их семейная жизнь. От этих: дашь на дашь, услуга за услугу, ты мне — я тебе. И дешёвой спекуляции на сексе, когда все проблемы они стали пытаться решать через постель.
— А Дианка где? — спросил он сухо.
— С Лидией Васильевной. Жду тебя в спальне, через десять минут, — зашептала Лиза соблазнительно, обматывая его шею шарфиком. — Глаза завяжи за дверью. И не стучи, сразу входи.
Это было что-то новенькое.
— Как скажешь, — небрежно пожал он плечами, не подавая вида, что заинтригован. Но сдался. В конце концов, можно ведь и после «этого» поговорить.
И вместо того, чтобы спуститься вниз к гостям, он выпил бокал шампанского, выжидая десять минут, а на лестнице повернул наверх, к спальням.
Глава 21. Марина
В коридоре снова послышались голоса.
— Кажется, Лиза возвращается, — встрепенулась Лидия Васильевна, словно их застали на месте преступления. — Или Любовь Николаевна, — ещё больше занервничала она, прислушиваясь.
А Марине, напротив, стало как-то всё равно. Даже наоборот, она подумала: хорошо, если бы кто-нибудь из них пришёл проведать ребёнка. Ей не хотелось создавать неприятности Лидии Васильевне, но безопасность Дианы волновала Марину сильнее.
— Я же могу выйти через другую спальню? — на всякий случай уточнила она.
— Да, да, к Роману Евгеньевичу они вряд ли пойдут, — кажется, даже побледнела домработница, но явно обрадовалась её предложению.
— Хорошо, я тогда дождусь, когда никого не будет в коридоре и выйду через его спальню, — медлила в дверях ванной Марина. — А вы, пожалуйста, скажите Елизавете Марковне про руку.
— Да мне бы только до утра продержаться, а там уже приедет новая няня.
— Ещё весь вечер впереди, и вся ночь, — настаивала Марина. — Не хотите сами, давайте, я скажу Роману Евгеньевичу. Нет ничего страшного в том, что вы переоценили свои силы. Думали, небольшое растяжение, старая травма, а с рукой стало совсем плохо. Нет ничего криминального и в том, что я вам помогла.
— Хорошо, скажите. Только, если можно, наедине, — нервно пригладила она волосы. — Чтобы Любовь Николаевна не слышала.
«Внучка, сын, — усмехнулась про себя Марина. — А своё место всё равно дороже. Каждый заботится лишь о себе».
— Вы её просто не знаете, — оправдываясь, заламывала руки женщина, не чая уже как избавиться от Марины.
«И знать не хочу, — пока та не хлопнулась в обморок со страху как согрешившая монахиня, закрыла за собой дверь Марина. — Ещё меня он поучал, кого я должна уволить, а у самого такая прислуга, что ребёнка хоть бери и уноси, никто и не заметит, — открывала и закрывала она двери, пока не оказалась в спальне Гомельского.
И знать не хотела, как он живёт, скользнув мимо его не заправленной кровати.
Но едва взялась за ручку двери, как сердце ушло в пятки. Потому что ручка опустилась вниз сама, дверь бесшумно отворилась, заставив Марину попятиться, и впустила в комнату Романа Гомельского собственной персоной.
Глава 22. Марина
Марина невольно ахнула от испуга. И непроизвольно отступила назад, прежде чем увидела, что у него завязаны глаза. В какие бы игры они не играли: жмурки, салки, догонялки, их дело — для Марины это был шанс проскользнуть незаметно в открытую дверь до того, как она захлопнется.
Сердце предательски билось где-то в горле, мешая дышать. Но ноги слушались. В отличие от дурацких инстинктов. Это же благодаря им, первое, что захотелось сделать в такой нелепой ситуации — сбежать. И зря.
Ведь ровно в тот момент, когда Марина метнулась к стене, Гомельский преградил ей путь и ногой закрыл дверь.
Он ориентировался так, словно от рождения был слепым. Словно, как опытный хищник на охоте, слышал биение её сердца. Возможно, не первый раз играл в эту игру. В конце концов, это была его спальня. И он точно знал, что их разделяет всего один шаг.
И он его сделал. Этот шаг.
Лопатки впечатались в стену, когда его руки убедительно обхватили её за шею.
И Марина не успела ни дёрнуться, ни вскрикнуть, ни возразить, когда её рот запечатали поцелуем.
Оставалась только глупо замычать. Но почему-то не хотелось. Хотелось ответить его горячим губам, а не снять сильные руки, держащие в изломе шею.
И приподняться на цыпочки, подаваясь к нему, когда её затылок упёрся в стену.
А ещё прижаться со всей силы к этой вздымающейся от дыхания мужской груди.
Вот так нечаянно неосторожно ненароком урвать кусочек чужого счастья.
Вот только слишком много вокруг было чужого: чужой муж, чужой ребёнок, чужой, предназначенный вовсе не ей, поцелуй. И Марина не ответила.
Улыбнулась стиснутыми, так и не сдавшимися под его натиском губами.
Гомельский замер, почуяв неладное. И решительно стянул повязку.
Но почему-то не отпустил, даже когда узнал. Молча, напряжённо всматривался в темноте в её лицо.
— Я, наверно, оказалась не в то время не в том месте, — насколько смогла, вжалась Марина в стену, чтобы отодвинуться от него.
— Или я зашёл не туда, — словно очнувшись, отпрянул он.
— Это ваша спальня. Но я могу объяснить, — выдохнула и опустила напряжённые плечи Марина, стараясь держать лицо. Казаться спокойной, всё понимающей, ничем не смущённой, равнодушной.
— А я? — усмехнулся Гомельский. — Как я это объясню? — покачал он головой.
