— Люблю эту женщину, господа! Ничего не могу с собой поделать.
— Чёртов клоун, — пнула Марина чемодан.
— Твой муж? — как-то совсем потерялся Моржов и спохватился поднять чемодан, что упал к его ногам, лишь спустя несколько секунд.
— Бывший, — слегка потрясывало Марину и почему-то хотелось плакать.
Наверно потому, что за этот год, за этот проклятый год, когда она со своим горем была как прокажённая, одна, никого из них рядом не было. Никого. В офисе при ней и рта раскрыть боялись, а, если говорили, то только о работе, о работе, о работе. Дома хоть вой в тишине и пустоте. Никто не приходил её утешать, жалеть, признаваться в любви. Никому она была не нужна. И Туманов знал, но — как же! — был женат, вот только после короткого сочуствия больше не отзвонился ни разу, не спросил по-дружески: «Как ты?» Зато сейчас, посмотрите, нарисовался со своими цветами. И Моржов, кстати, тоже видел её с животом, и тоже ограничился дежурными соболезнованиями. А потом все старательно о ней забыли. Словно и не было ничего. Словно и не было.
«Нет, я без претензий. Только какого ж чёрта сейчас всем вам от меня надо? — забрала, буквально выдернула она из рук Моржова свой чемодан. — Сейчас, когда мне нужен только он. Один. И больше никто».
Тот, кто всё же выпутался из липких лап Туманова и бежал к ней по пирсу.
— Марин, — замер он в двух шагах от неё, потому что она судорожно замотала головой, воспользовавшись тем, что Моржова отвлекли. И слёзы всё же навернулись на глаза, потому что он бы её сейчас обнял. Вот просто наплевал на все эти условности и прижал к себе. Чтобы защитить от всего мира.
Но этот злобный мир тут же обернулся бы против него и обнажил свои клыки. А этого Марина допустить ну никак не могла.
— Всё хорошо, Роман Евгеньевич, — предупреждающе подняла она руки, которые почему-то тряслись. — Всё хорошо.
— Мне там надо кое-что сделать, — не рискнул он подойти, но и не торопился уходить, не сводя с неё глаз.
— Приезжай тогда сразу в аэропорт, — вмешался Моржов. — Я как раз покажу Марине Вячеславовне вторую яхту. Она тут недалеко, в Варацце, в этой же марине, — пояснил он Марине.
Гомельский поколебался, но услышав её категоричное «встретимся в аэропорту», всё же ушёл. А Марина, проглотив так и не пролившиеся слёзы, поплелась за Моржовым.
— Дальше полетим в Апулию до Лечче, там минут сорок на машине и будем в марине Санта-Мария-ди-Леука, — пояснил он, когда экскурсия по гоночному круизеру, который Моржов собрался продавать, закончилась. — Там «от» аэропорта не дольше, чем здесь «до», — уточнил он без особого энтузиазма, когда Марина опять промолчала.
Она молчала, осматривая каюты яхты. Честно говоря, она и не видела, что он там ей показывал, да и не слышала, что говорил, думая о своём. Молчала она и всю дорогу в машине. И очнулась, когда Моржов вдруг сказал, словно подумал вслух:
— А зачем тогда Гомельскому сдавать ДНК?
— Что? — переспросила Марина.
— Его адвокат, ну твой бывший, — замялся Моржов. — Сказал, что прилетел, потому что Ромычу надо срочно сдать ДНК.
— Может потому, что он хочет отсудить ребёнка?
«Ну, раз у Туманова возникли сомнения, дело труба. Остались у Лизаветы считанные дни, да и у Гомельского в его счастливом неведении», — проговорила Марина про себя, а сердце болезненно защемило.
— Хм, — как-то неопределённо качнул головой Моржов. — Марин, можно я спрошу?
«О, боги! — буквально взмолилась Марина, глядя на его серьёзное лицо. — Только не надо ничего про личное. Свободна ли я. Если ли у тебя шанс. Или что там обычно говорят».
— Спроси, — сказала она вслух.
— Ребёнок, которого ты потеряла. Это был ребёнок Туманова?
— Нет, — с облегчением выдохнула она, что разговор не об отношениях.
И странно, что после взгляда, которым она его смерила, у Моржова ещё остались вопросы, хотя сглотнул он как-то нервно.
— Мать Лизы попросила меня узнать о тебе и твоём ребёнке.
Марина открыла, потом закрыла рот, но так ничего и не сказала. Наверно, всё что она думала, можно было прочитать по её лицу. И ужас, и негодование, и сомнение, и надежду. Вот только Моржов был не мастер таких скорочтений.
— И просила Лизе об этом не говорить, — окончательно лишил он Марину дара речи.
Глава 47. Марина
— А… но… и… — словно заново училась Марина говорить по таблице с простыми сочинительными союзами, но ни один из вопросов, что возникли у неё в голове, ни сформулировать, ни задать пока она так и не смогла.
Впрочем, с ней всё ещё было относительно хорошо, Моржов выглядел так, будто эту таблицу съел. И мучился теперь несварением.
Визит Туманова явно произвёл на него впечатление большее, чем на саму Марину. Он потускнел, побледнел, как-то осунулся, словно только что понял, что смертельно болен, и ляпнув о матери Лизы, задумался о чём-то своём. О чём-то настолько глубоком и личном, что он думал об этом непрерывно всю поездку, причём иногда по привычке всех вундеркиндов или стариков, вслух, забываясь лишь ненадолго. И вот его снова накрыло.
— Она соврала, — была последняя фраза, которую он произнёс, но, как оказалось, в этот раз вслух не случайно. Он поднял на Марину глаза. — Лиза мне соврала.
— О чём?
— О том, что хочет уйти от мужа, — невидящими глазами посмотрел Моржов сквозь неё. — Сказала, что хочет уйти ко мне. И мы переспали. Первый раз. А потом я узнал, что он с ней разводится. Она соврала, понимаешь?
— Да, — обняла его Марина, потому что вдруг почувствовала весь масштаб этой трагедии для него. И суть всех его неуклюжих ухаживаний на яхте. И вечное превосходство Гомельского, что довлеет над Моржовым, которое тот даже не замечает. И это особенное, изысканное унижение, что Моржов испытал, когда первый раз почувствовал, что в чём-то его превзошёл, увёл жену, а оказалось Лиза пришла лишь потому, что Гомельский её уже выгнал.
Скорбь делает нас мудрее. А полученные в детстве травмы остаются с нами на всю жизнь. Марина никому и ни за что не пожелала бы такой мудрости, но сейчас, обнимая мягкого и почему-то пахнущего сдобой мужика, чувствовала себя тётей, успокаивающей маленького мальчика.
