— Мой парень решил, что здесь мне букет выкинуть некуда? — попыталась она свести неловкость этой ситуации к минимуму, громко намекнув на Туманова, хотя прекрасно знала чья эта композиция из синих цветов.
— Твой парень решил, что пора заканчивать эти игры в шпионов и уже вести себя по-взрослому, — прошептал он ей в самое ухо. — Никакому Туманову я тебя не отдам, а уж Моржову и подавно.
И, недолго думая, оставил на её губах такой поцелуй, что земля покачнулась под ногами.
Вот только ему Марина не смогла влепить пощёчину. Просто не смогла.
И хрупкая защита, что она так отчаянно пыталась построить вокруг их нечаянного счастья, разлетелась на тысячи тысяч острых осколков в один миг.
— Браво! — услышала Марина словно звон этого стекла — редкие хлопки в ладоши, а, когда Гомельский её отпустил, то увидела и перекошенное ненавистью лицо Моржова. — Как ты там сказала? Невинная ложь, чтобы не ранить мои чувства? Тебе не нужны сейчас отношения? Да ты даже хуже, чем она.
— Он что, предложил тебе встречаться? — с недоумением проводил Гомельский глазами спину Моржова, гордо и оскорблённо поднимающегося по трапу.
— Боже, Ром, что ты наделал, — уткнулась Марина лбом в его грудь. — Хуже. Он мне замуж предложил.
И ужаснулась, как же она плюнула мужику в душу. Так, что вместо лучшего друга только что, кажется, нажила злейшего врага.
— А что так можно было? — хмыкнул Гомельский презрительно, в отличие от Марины и не думая переживать, а затем передразнил писклявым голоском: — Марин, выходи за меня замуж. Нет? Всё, я обиделся, — капризным жестом махнул он рукой и обнял Марину, увлекая за собой. — Я надеюсь, ты сказала «нет»?
— Я сказала, что не готова сейчас к отношениям, — совсем расстроившись, закрыла она рукой глаза.
— Не переживай. Я с этим разберусь, — направил её Гомельский к трапу. — Вот прямо сейчас и разберусь.
Глава 48. Марина
— Что я должен был тебе сказать? — звучал из-за двери спальни, где они заперлись с Моржовым, сильный голос Гомельского, пока Марина нервно вышагивала туда-сюда по гостевому салону. Причём слышала она только Романа, что там блеял в ответ Моржов, она только догадывалась.
— Правда? А что же ты не прибежал мне докладывать, что трахаешься с моей женой? Да, надо было прислать мне открытку. Или приглашение. А ещё лучше сразу объявление в газете дать. С анонсом радостного события.
— Бу-бу-бу, — ответил ему Моржов, как Марина ни присушивалась. Очень долгое и нудное бу-бу-бу.
— А я скажу иначе, Миш. Видел ты прекрасно, что она тебя не любит. И меня не любит. Но надеялся, что впухну в этот брак дурак я, а умный ты будешь сливки снимать и радоваться. Надеялся, что все проблемы будет решать идиот муж, а ты просто потрахивать мою жену в удобное для тебя время и подставлять ей жилетку для плача. Только девочка оказалась себе на уме. Тебе она плакалась, а ножки раздвигала для другого. Конечно, тебя это задело. Задело, смотрю, даже сильнее, чем меня. Только знаешь, что? Это больше не мои проблемы. Ты попросил Лизу, я тебе её отдал. Так будь мужиком — бери! Она теперь твоя. А к Маринке не лезь. Я за свою женщину — порву.
Гаденький смех стал ему ответом и очередное невнятное мычание.
— Не твоё дело, Моржов! — рявкнул Гомельский у самой двери так, что Марина отпрыгнула. — Я свои проблемы решу. А всё, что касается Мурзиных и всей их своры — теперь твоя головная боль. Так что жопу в кулачок и дерзай. Но попробуешь мне ещё раз перейти дорогу — мокрого места не оставлю.
Он так хлопнул дверью, словно они не в самолёте, а в одном из кабинетов, за дверями которых оставляют негодующих, но притихших и униженных владельцев. И судя по тому, как долго Моржов не выходил, именно как владелец такого кабинета он себя и чувствовал.
Две проворных стюардессы уже начали накрывать стол к обеду, когда он наконец выполз.
— Я же говорил, что подтянется на запах своей варёной капусты, — подмигнул Роман Марине и обернулся. — Давай, давай Михаил Петрович, пошевеливайся, а то силос остынет, будешь холодным давиться.
— Надеюсь, не помешаю, — вновь надев маску оскорблённой добродетели, что всегда отгораживала его от остального мира, замер у стола Моржов, обратившись к Марине.
— Миш, я бы очень попросила о встречной любезности, раз уж и ты меня о ней попросил, — пригласила его Марина за стол.
— Не волнуйтесь, Марина Вячеславна, — занял он одно из мягких кожаных кресел, — Я буду последним человеком, от которого кто-нибудь узнает, что вас с Романом Евгеньевичем связывают отношения куда более тесные, чем исключительно деловые.
— Я, господа, глубоко извиняюсь, что вмешиваюсь в ваш замысловато-высокопарный диалог, но всё же спрошу: какого хрена тут происходит? — посмотрел Роман на Моржова, потом на Марину.
— Твоя жена попросила пока не сообщать родителям, что вы разводитесь. Это ты знаешь, — ответила Марина. — Твоя тёща просила не говорить дочери, что собирала обо мне справки. Это, наверно, нет. А господин Моржов, видимо, тоже без твоего ведома пригласил погостить на своей яхте всех вышеупомянутых особ, — растянула Марина губы в улыбку, хотя ей было совсем не смешно. — И мы окажемся там с ними в одно время.
— Чего? — бросил он вилку и повернулся к Моржову. — И когда господин Моржов собирался сообщить об этом мне?
— Прости, Роман. Но теперь это моя головная боль и исключительно мои проблемы, — оскалился улыбкой Моржов, возвращая его же слова. — И ты раскорячивайся между своими женщинами как хочешь, а я приглашаю на свою яхту кого хочу и когда хочу.
— Океюшки, — довольно хмыкнул Гомельский. И даже варёная свёкла на тарелке Моржова побледнела от страха, так громко в этой ухмылке прозвучало «Значит, пеняй на себя. Мало тебе не покажется».
Гомельский был из тех, кто не игнорировал брошенные вызовы, а Моржов — из тех, кто легко обижался и не умел прощать обиды. А за этот недолгий полёт всё настолько ухудшилось, что вернуть как было, наверно, никогда уже не получится. И каждый из них это понимал. Особенно Марина. Но Гомельский был расслаблен и спокоен, словно ничего и не произошло и беспокоился только о Марине.
— Не переживай за меня, — положила она руку на его спину, уже стоя на лётном поле, где только что совершит посадку самолёт, доставивший на благодатную землю Апулии его семью. — Я справлюсь. Лишь бы Моржов всё не испортил, — вполголоса добавила она.
— Я оторву ему поганый язык, если из-за него ты расстроишься, — подмигнул ей Гомельский. — Но скажу тебе честно: мне эти прятки поперёк души.
— Ром, не стоит сейчас бросать сапог в этот улей. Это не прятки, а просто уважение к женщине, с которой ты столько лет прожил, к её семье, к нормам, принятым в цивилизованном обществе, если хочешь, даже к институту брака.
— А как по мне так уважение как раз в том, чтобы сказать правду. И уж кто-кто, а женщина, с которой я три года прожил его точно не заслужила.
