Рак. Они теперь произносили это слово так же, как
«салфетка», «микроволновая печь» или «кровь из носа». Этот чудовищный термин
стал частью их повседневного словаря, но Алекс все равно не могла без дрожи
слышать его, особенно из собственных уст;
— Неужели ты считаешь, что он просто шарлатан?
Теперь она не знала, что и думать, а отношение к этому
вопросу Сэма почти злило ее.
— Может быть, и нет. Наверное, он неплохой врач — иначе
бы Андерсон тебе его не рекомендовал, — но нельзя доверять каждому,
особенно каждому врачу.
— О юристах обычно говорят то же самое, — мрачно
усмехнулась она.
— Девочка моя, перестань дергаться. Скорее всего у тебя
ничего нет. Он сделает надрез на твоей груди, обнаружит там остатки молока,
зашьет и скажет тебе, чтобы ты про это забыла. Не беспокойся раньше времени.
Сэм настолько жизнерадостно воспринимал то, что за два дня
уже успело стать для нее трагедией'; что от этого она только больше нервничала.
— Но что, если он прав? Он сказал, что образование
такого типа, особенно расположенное так глубоко в груди, скорее всего является
злокачественным. А вдруг это действительно так?
Алекс не оставляла попыток поделиться с мужем своими
тревогами, заставить его вникнуть в происходящее, но он просто не мог этого
сделать.
— Да нет у тебя никакого злокачественного
образования, — упрямо твердил Сэм. — Поверь мне.
Он напрочь отказывался разделить ее состояние. У Алекс
создалось впечатление, что он просто скрывается от реальности за занавесом
оптимизма и юмора. Настойчивая уверенность мужа в том, что у нее все в порядке,
заставила Алекс почувствовать себя одинокой. Ей очень хотелось поверить Сэму,
но она не могла. Он добился только одного — поколебал ее веру в доктора Андерсона
и доктора Германа. Настолько, что во время короткого перерыва на второй день
процесса она позвонила одному из врачей, рекомендованных Андерсоном.
Это была достаточно молодая женщина, опубликовавшая меньше
статей, однако пользовавшаяся большим авторитетом и, по отзывам коллег, не
менее консервативная, чем доктор Питер Герман. Ее звали Фредерика Уоллерстром,
и она согласилась встретиться с Алекс на следующий день перед заседанием суда,
в половине восьмого утра. Когда Алекс увидела ее, ей вдруг захотелось, чтобы
доктор Уоллерстром несколькими теплыми и ласковыми словами избавила ее от всех
мучений, чтобы она сказала ей, что все ее страхи напрасны, что опухоль
доброкачественная и что ни один из тех ужасов, о которых она слышала, ее не
коснется. Но мисс Уоллерстром была подчеркнуто сурова с ней и не сказала ни
слова, пока не обследовала Алекс и не посмотрела снимки. Когда она наконец
заговорила, ее взгляд был холоден, а на лице не отражалось никаких чувств.
— Я должна вам сказать, что доктор Герман был абсолютно
прав в своих предположениях. На этой стадии обследования точно ничего сказать
нельзя. Но я придерживаюсь мнения, что опухоль злокачественная.
Она говорила без обиняков и, казалось, совершенно не
интересовалась тем, какое впечатление ее слова произведут на Алекс. Слушая эту
женщину с короткими седыми волосами и сильными, похожими на мужские, руками,
Алекс почувствовала, как ее ладони покрываются потом, а ноги начинают дрожать.
— Разумеется, мы можем ошибаться, но вы сами поймете,
что мы скорее всего правы, — холодно добавила врач.
— А если она злокачественная, что вы мне
порекомендуете, доктор Уоллерстром? — спросила Алекс, пытаясь напомнить
себе о том, что в данном случае она заказывает музыку, она оценивает сидящую
напротив нее женщину в белом халате и что окончательный выбор по-прежнему
остается за ней. Но она все равно чувствовала себя маленькой девочкой,
беспомощной и неспособной контролировать ситуацию, в то время как врач
бесстрастно смотрела на нее.
— Разумеется, существует масса приверженцев лампэктомии,
предлагающих делать ее практически во всех случаях, но я лично считаю, что
риск, связанный с этим методом, слишком велик, и последствия такого решения
могут быть самыми катастрофическими. Мастэктомия, особенно в сочетании с
химиотерапией, — это самый надежный способ навсегда избавиться от болезни.
Я придерживаюсь консервативного подхода, — твердо сказала доктор
Уоллерстром, отметая все прочие школы — пусть даже солидные и авторитетные —
без всяких колебаний. — Я сторонница мастэктомии. Конечно, вы можете
предпринять что-нибудь еще — лампэктомию или облучение, например, но вы же
деловая женщина и сами постепенно осознаете, что это нереально. У вас нет
времени на длительное и кропотливое лечение, и впоследствии вы можете пожалеть
о том, что не выбрали более радикального метода. Если вы сейчас предпочтете
сохранить грудь, потом это может оказаться роковой ошибкой. Разумеется, вы
можете рискнуть. Это ваше дело. Но лично я полностью солидарна с доктором
Германом.
Она не только соглашалась с ним, но ей, казалось бы, нечего
было добавить — ни капли тепла, доброты или чисто женского сочувствия к Алекс.
Она была еще более безжалостна и хладнокровна, чем доктор Герман. Перед
встречей Алекс думала, что они найдут общий язык хотя бы потому, что они обе
женщины, но доктор Уоллерстром настолько не понравилась ей, что она еле
дождалась окончания визита и, выйдя на улицу, с облегчением вдохнула свежий
октябрьский воздух. Ей казалось, что она просто задыхается от всего
услышанного.
Алекс приехала в здание суда в четверть девятого и была
поражена тем, как мало времени врач потратила на такой серьезный разговор.
Впрочем, серьезным он был исключительно для Алекс. Для всех остальных это был
самый заурядный случай. Все очень просто — отрежь себе грудь, и проблема
решена. Пока ты врач, а не пациент, все предельно легко. Для них это был вопрос
теории и статистики. А для Алекс — ее жизнь, ее внешность, ее будущее. И
принять решение ей было нелегко.
Алекс была разочарована тем, что, узнав независимое мнение
второго человека, она еще больше уверилась в том, что с ней происходит что-то
страшное и что возможностей для выбора у нее не так уж много. В глубине души
Алекс надеялась, что доктор Уоллерстром хотя бы частично развеет ее страхи,
сказав ей, что она просто перенервничала и повела себя глупо.
Но вместо этого она только подкрепила испытываемый Алекс
ужас, заставив ее чувствовать себя еще более испуганной и одинокой.
Необходимость в биопсии не отпадала, нужно было проанализировать состояние
опухоли, и окончательное решение все равно было за Алекс и ее хирургом.
Разумеется, оставался шанс, что опухоль окажется доброкачественной, но после
всего, что она услышала в последние дни, это казалось ей все менее и менее
вероятным.
Даже добродушный отказ Сэма поверить в худшее казался ей
теперь абсурдным. Его непреклонное нежелание обсуждать с ней возможные варианты
в сочетании с напряженным течением процесса и гормональными таблетками, которые
продолжали влиять на ее настроение, привели к тому, что в течение всей недели
Алекс с трудом удерживала себя в нормальном душевном и эмоциональном состоянии.
У нее было такое ощущение, будто она идет по дну реки, борясь с давлением воды.
