— Ты собираешься что-нибудь делать по этому
поводу? — спросил он, пораженный ее непреклонностью. Ему казалось, что
рано или поздно она захочет детей, и со временем он стал бояться этого.
— Я не думаю, что мы должны что-то делать. Получается
какая-то гадкая ситуация. Понимаешь, мы же в принципе можем себе позволить
завести ребенка… но у меня просто не хватит на это времени и… сил,
конечно, — тщательно подбирала слова Алекс. — Когда мы обсуждали это
в последний раз, я поняла, что дело именно в этом. Тогда мы исчерпали вопрос.
Мы были так счастливы… а теперь — бац! — и мы ждем ребенка.
Сэм уныло усмехнулся:
— Какая злая шутка, правда? Когда мы в конце концов
отказались от этой идеи, ты забеременела. Нет, в жизни все-таки много подводных
камней. — Сэм употребил одно из самых любимых своих выражений, и на этот
раз оно было вполне уместно. — Ладно, что мы будем делать?
— Я не знаю, — со слезами ответила Алекс. Ей не
хотелось ни делать аборт, ни рожать. После двух недель мучительных размышлений
они все-таки решили ничего не предпринимать и сохранить ребенка. Алекс считала,
что с точки зрения морали они не имеют права выбирать, и Сэм согласился с нею.
Они пытались относиться к грядущему пополнению семейства философски, но
никакого энтузиазма у них не было. Алекс впадала в депрессию всякий раз, когда
думала об этом, а Сэм, казалось, вообще забыл о ребенке. А когда они обсуждали
эту тему, что случалось весьма и весьма редко, то со стороны могло показаться,
что они говорят о какой-то временной болезни. Ни Алекс, ни Сэм не ждали
рождения ребенка с нетерпением; им это представлялось событием, с которым им
предстояло смириться, и они оба с ужасом думали о том, через что им придется
пройти.
Через четыре недели Алекс вернулась с работы рано. Ее сильно
тошнило, а живот просто разрывался на части от боли.
Швейцар помог ей выйти из такси и внес в подъезд ее кейс.
«Вам плохо?» — обеспокоенно спрашивал он. Алекс заверила его
в том, что чувствует себя превосходно, хотя лицо ее было белым как бумага. Она
поднялась на лифте и еле дотащилась до дверей квартиры; к счастью, дома была
домработница, потому что через полчаса Алекс залила кровью всю ванную и почти
потеряла сознание. Домработница сама привезла ее в больницу и позвонила Сэму на
работу. К тому моменту, когда он добрался до больницы, Алекс уже была на
операционном столе. Они потеряли своего ребенка.
Оба они ждали, что почувствуют сильное облегчение. Источник
их мучений исчез сам собой. Но стоило Алекс проснуться после наркоза в
отдельной палате, как она поняла, что пережить это будет не так-то легко. Обоих
охватили скорбь и ощущение вины, и все те чувства по отношению к их
нерожденному ребенку, которые она в себе так старательно сдерживала, нахлынули
на нее сейчас, когда было уже поздно — вся любовь, страх, стыд, сожаление и
тоска. Это был самый тяжелый момент в ее жизни, заставивший Алекс открыть в себе
нечто такое, о чем она и не подозревала. Может быть, раньше этого действительно
не было, но сейчас она была вся переполнена новыми переживаниями. И теперь ей
хотелось только одного — заполнить образовавшуюся после выкидыша саднящую
пустоту новым ребенком. Сэм чувствовал то же самое.
Вдвоем они оплакали народившегося младенца, и когда на
следующей неделе Алекс вернулась на работу, она еще не вполне отошла от
потрясения.
Затем последовали праздничные дни. Супруги уехали из
Нью-Йорка, чтобы как следует все обсудить, и окончательно решили, что им нужен
еще один ребенок. Они не знали, что это — реакция на происшедшее или
действительное желание иметь детей, но одно они понимали хорошо — в их жизни
произошло важное изменение.
Внезапно им обоим захотелось стать родителями.
Однако им хватило разума прийти к выводу, что нужно
подождать несколько месяцев, чтобы выяснить, насколько глубоки их чувства. Но
это оказалось невозможным. Через два месяца после своего тяжелого выкидыша
Алекс с едва скрываемым ликованием сообщила Сэму, что она опять беременна.
На этот раз в отличие от первого они отпраздновали эту
новость, не однажды, впрочем, сплюнув через левое плечо, — ведь Алекс
могла потерять и этого ребенка. В конце концов, она была тридцативосьмилетней
нерожавшей женщиной. Однако у нее было отменное здоровье, и врач заверил ее в
том, что на этот раз никаких проблем возникнуть не должно.
— Чудаки мы с тобой, вот что я тебе скажу, —
задумчиво произнесла Алекс однажды вечером, лежа в постели и поедая печенье.
Вся кровать была в крошках, но Алекс уверяла мужа, что ее желудок только это
печенье и переносит. — Мы совершенно свихнулись. Четыре месяца назад мы
были на грани отчаяния от перспективы родить ребенка, а теперь мы выбираем имя,
и я читаю в журналах какие-то дурацкие советы о том, что подвесить над
кроваткой. По-моему, у меня крыша поехала.
— Может быть, — нежно улыбнулся Сэм. — Ты
знаешь, мне становится все тяжелее делить с тобой супружеское ложе.
Я и не подозревал, что крошки от печенья могут значить так
много. Как ты считаешь, ты всю беременность будешь есть только его или это
пристрастие характерно только для первого триместра?
Алекс рассмеялась, и через секунду они уже катались по
кровати в страстных объятиях. В последнее время они занимались любовью чаще,
чем когда-либо. Ребенок стал постоянной темой их разговоров — как будто это
было уже реальное существо, часть их жизни. Алекс сделала ультразвук, и как
только выяснилось, что у нее родится девочка, они сразу же выбрали ей имя —
Аннабел, в честь их любимого клуба в Лондоне. Алекс нравилось это имя, оно было
связано с хорошими воспоминаниями. Эта беременность была совершенно не похожа
на предыдущую. Казалось, в тот раз они выучили какой-то важный урок,
преподанный им жизнью, и, будучи наказаны за равнодушное и враждебное отношение
к тому ребенку, теперь с лихвой восполняли упущенное, испытывая самый
необузданный восторг.
После Нового года коллеги устроили в честь Алекс вечеринку с
подарками, и вскоре она неохотно оставила работу — всего за два дня до
предполагаемой даты родов. Ей бы хотелось работать до самого начала схваток, но
готовить процессы, которые она все равно не сможет закончить, не имело смысла.
И она отправилась домой ожидать их маленького чуда, как они с Сэмом прозвали
предстоящее событие. Алекс боялась, что ей наскучит сидение дома, однако,
целиком погрузившись в хлопоты по устройству детской, она с удивлением
обнаружила, что шитье распашонок и складывание пеленок в чистые стопки на
пеленальном столе доставляют ей удовольствие. Женщина, чье присутствие в зале суда
заставляло оппонентов дрожать от страха, преобразилась в мгновение ока. Алекс
даже боялась, что материнство притупит ее адвокатские навыки, когда она
вернется на работу. А вдруг она утратит строгость или способность
сосредоточиться? Впрочем, сейчас она могла думать только о ребенке и с радостью
воображала, как будет укачивать, пеленать и кормить свою дочь. Алекс пыталась
представить себе, как она будет выглядеть, какие у нее будут волосы — рыжие,
как у нее, или черные, как у Сэма, какие глаза — голубые или зеленые. Она ждала
родов, как ждут встречи с давним другом после долгого отсутствия.
